— Волчий билет. Да-с, волчий. Зачем вы это делали?
— Зарабатывал деньги для учёбы в Москве.
— Так-с. Пока об этом знаю один я. Знаю и молчу. Да-с, молчу, но вы должны уйти из цирка.
— Хорошо, Апполон Дмитриевич.
— Идите, голубчик, и помните наш разговор.
Аркадий ушёл, а инспектор поехал домой. Переодевшись в парадный мундир, отправился к попечителю хлопотать о зачислении Аркадия Харлампиева, как лучшего ученика, в Художественный институт на казённый счёт.
И вот наступил день, когда в актовом зале гимназии загремела музыка. Выпускной бал. Завтра они уже не будут гимназистами. Завтра снимут сине-голубые мундиры и, возможно, заменят их на студенческие тужурки.
После бала к Аркадию подошли инспектор и Ильин.
— Значит, так, Харлампиев, — инспектор на минуту замялся. — Мы с господином Ильиным были у его высокопревосходительства, говорили о тебе. Он вспомнил выставку, написал прошение. Вот ответ. Тебя зачисляют в Строгановский институт на казённый счёт.
— Апполон Дмитриевич… — голос у Аркадия сорвался.
— Полно, дружок. Полно, езжай, учись.
И инспектор крепко пожал руку бывшему гимназисту. По дороге домой Харлампиев думал о том, как часто мы бываем несправедливы к людям.
И вот снят мундир. Сосед-портной сшил Аркадию первый штатский костюм. Уложен чемодан, выслушаны наставления матушки, куплен жесткий плацкарт до Москвы. До свидания, Смоленск! Поезд уносил его навстречу новой жизни. А какой она будет? Время покажет. Шёл 1906 год.
Перед Москвой поезд прибавил скорость. Клочья дыма запутались в перелесках. За окном замелькали дощатые платформы, весёленькие дачки. Шлагбаум, замызганная лошадёнка, и пошли дома из красного кирпича, похожие на казармы.
Аркадий волновался. В его воображении Москва рисовалась огромной и непонятной. Но вот поезд замедлил ход. Замелькали на перроне белые фартуки носильщиков.
— Вот она, матушка, — вздохнул за его спиной человек в акцизной фуражке. — Прибыли.
Аркадий взял свой тощий портплед и шагнул со ступеньки на крашеную платформу.
«Вот он первый шаг в новую, необычную жизнь», — подумал он.
Бежали носильщики, ресторанные артельщики-татары в белых куртках волокли куда-то подносы с шампанским, тут же суетились извозчики, солидно прохаживались кучера с собственных выездов. Аркадий вздохнул и нырнул в это суетливое разноголосое море. Он расстегнул пальто, сдвинул на затылок шляпу. Чёрт возьми, он теперь москвич!
И он пошёл сквозь толпу, не отводя глаз от случайных взглядов прохожих.
По рекомендательному письму отца Аркадий очень недорого снял комнату на четвёртом этаже в Гранатном переулке. Хозяйка, старинная приятельница Георгия Яковлевича, с охотой отдала лучшую комнату земляку. Из окон её были видны Патриаршие пруды, розовые от заката башни Кремля, сады в глубине московских дворов, бульвары.