— Пошли, — сказала Энджи, убирая подальше воспоминания об отце.
Она вышла из машины и открыла багажник. Внутри стояли картонные коробки: одна — с дорогущим шоколадным тортом, сделанным на заказ фирмой «Тихоокеанские десерты», и другая — с умопомрачительным лимонным пирогом. Вынимая гостинцы, она представляла, кто и как прокомментирует ее неумение готовить. Ведь ей, младшей дочери — «принцессе», — разрешалось рисовать красками, или болтать по телефону, или смотреть телевизор, ее же сестрам приходилось вкалывать на кухне, и ей никогда не давали забыть, что папа донельзя избаловал ее. Повзрослев, сестры стали работать в семейном ресторане и нередко с ехидцей говорили ей, что вот это — настоящая работа и с их достижениями не сравнится никакая карьера в рекламном бизнесе.
— Пошли, — сказал Конлан, беря ее за руку.
Они прошли по мощеной дорожке мимо фонтана с изображением Богородицы и поднялись на крыльцо. У двери стояла статуя Христа с приветственно раскинутыми руками. Кто-то повесил зонтик ему на запястье.
Конлан постучал, но потом сам открыл дверь.
Дом был наполнен шумом: громкими голосами, топотом детских ног, стуком льда, насыпаемого в ведерко, смехом. В холле повсюду были брошены горы курток и пальто, на полу была разбросана уличная обувь и пустые коробки из-под еды.
Дети заняли под игры общую комнату. Младшие играли в «Конфетную страну», те, кто постарше, — в дурака. Джейсон, старший племянник Энджи, и ее племянница Сара играли в какую-то компьютерную игру. Когда Энджи вошла, дети завопили и бросились к ней, каждый пытался завладеть ее вниманием. Все ее племянники обожали Энджи, потому что всегда, когда бы они ни попросили, она садилась вместе с ними на пол и включалась в игру, никогда не отказывалась послушать их любимые группы и не читала занудные лекции о том, почему нельзя смотреть те или иные фильмы. В общем, они считали ее «клевой» теткой.
Энджи увидела, что Конлан — в руке у него откуда-то уже появился стакан с выпивкой — разговаривал с Винсом, мужем Миры. Она высвободилась из объятий детей и прошла на кухню. В дверях она на мгновение замерла. Мама стояла у разделочного стола в центре кухни и раскатывала сладкое тесто. Ее лицо и волосы были припорошены мукой. Линзы в ее очках — наследии семидесятых — были величиной с блюдца и увеличивали карие глаза. Крохотные бусинки пота блестели у нее на лбу, скатывались по покрытым мукой щекам и белыми мучнистыми крупинками падали ей на грудь. За пять месяцев, прошедших со смерти папы, она сильно похудела и перестала закрашивать седину. Сейчас ее волосы были снежно-белыми.