— Не поняла. Это такая шутка? Сегодня не первое апреля.
Артур усмехнулся:
— Верно, не первое и это не шутка. Ты хотела компанию — она твоя. Доля Рахманенко незначительная и ты с легкостью можешь заставить его отдать ее тебе.
Я не понимала, решительно не понимала ничего. Что он только что сделал? Подарил мне свое состояние до последней копейки или у меня бред шизофренички?
— Ты сошел с ума? Рахманенко твой тесть, Алена твоя жена и…
— Алена очень скоро перестанет быть моей женой, и я хочу, чтобы ей не досталось ни копеечки, когда она судом будет пытаться оставить меня без трусов.
Я резко встала.
— Ты разводишься? Бросаешь беременную жену? История повторяется? Забери к черту свои проклятые бумажки. Выйди вон из моего кабинета. Ты так ничего и не понял. Ничему тебя жизнь не научила. Снова бросаешь беременную женщину и снова без гроша?
Он встал так же резко, как и я и перегнувшись через стол сцапал меня за воротник.
— Это ты ничего не поняла. Ты не видишь дальше своей ненависти и злобы. Алена не беременна, она меня обманула и это Алена написала тебе ту проклятую записку и именно она тогда выгнала тебя из моего дома. А еще Алена вместе с ее папочкой заставили меня жениться восемь лет назад. Грязным шантажом и угрозами.
На меня словно вылили ушат холодной воды, я с трудом удержалась на ногах. Голова предательски закружилась и к горлу подступила тошнота. Перед глазами пронеслись картинки из прошлого, встречи с Генадьевичем, даты, числа. Меня начало колотить.
— Авария, — хрипло пробормотала я.
— Именно, маленькая, авария. Проклятая авария, из-за которой я тогда пропал и не вернулся. Рахманенко вытащил меня из СИЗо, а потом и из-за решетки, я отделался легким испугом в обмен на свободу. Вот почему я был тогда груб с тобой, вот почему бесился и уходил, я пытался расстаться и снова возвращался.
Он разжал пальцы, и я рухнула на стул.
— Почему ты мне ничего не сказал? — я не узнавала свой голос. Мне казалось, что только что меня ударили в самое сердце ножом, а потом провернули его несколько раз.
— Струсил, — жестко ответил Артур и закурил, — мне пригрозили тюрьмой, а еще и тем, что с тобой разберутся люди Рахманенко, тогда я его боялся и струсил. Сбежал.
Я, пошатываясь, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Меня трусило, подбрасывало, зуб на зуб не попадал. Почувствовала его сильные руки на своих плечах и сломалась. Обернулась к нему и ударила по щеке, потом еще раз и еще. Он стоял, не шевелясь, не пытаясь меня остановить, не сопротивляясь.
— Почему ты мне не сказал, почему? Все могло быть иначе! Трус! Жалкий трус! Дурак! Идиот!