— Но я не могу бросить друзей.
— Почему?
— А вдруг с ними произойдет несчастье?
— Им ничто не угрожает: я шепну словечко лакею, и все будут знать, что они под моим покровительством. Тогда даже самый отчаянный бродяга из этого притона не посмеет и пальцем их тронуть.
— Не возражаю! — согласился Жан Робер. — Только будьте добры, отдайте это приказание при мне.
— Охотно.
Сальватор подошел к лестнице и свистнул. Вероятно, это был условный знак, напоминавший одновременно и свисток машиниста, и свисток боцмана.
По-видимому, г-на Сальватора никогда не заставляли ждать: не успело затихнуть эхо на лестнице, как явился лакей.
— Вы звали, господин Сальватор? — спросил он.
— Да.
Он указал на двух спящих:
— Эти господа — мои друзья, метр Бабила, ты понял?
— Да, господин Сальватор, — коротко отвечал лакей.
— Идемте! — пригласил молодой человек поэта.
И он вышел первым.
Поотстав, Жан Робер спросил у лакея счет.
Прибавив пять франков чаевых, он спросил:
— Друг мой! Доставьте мне удовольствие, скажите, кто этот господин, только что поручивший вам моих друзей.
— Это не просто господин, это господин Сальватор.
— Но кто же он, наконец, этот господин Сальватор?
— Вы его не знаете?
— Нет, раз спрашиваю, кто он такой.
— Да это же комиссионер с Железной улицы!
— Как?
— Говорю вам, комиссионер с Железной улицы.
Лакей проговорил это так серьезно, что не приходилось сомневаться в его словах.
— Похоже, господин Сальватор сказал правду, — прошептал Жан Робер, — мы начинаем роман, каких еще не видывал свет.
Как справедливо заметил комиссионер с Железной улицы, стояла дивная лунная ночь.
Часы на Суконном рынке показывали два часа.
Фонтан Избиенных младенцев — шедевр Жана Гужона, единственного в своем роде архитектора-скульптора, явился по правую руку взорам двух молодых людей, когда они вышли из кабака. Фонтан восхитительно освещался луной, словно нарочно подвешенной Божьей десницей на небосводе; его изящные полуштабные пилястры, чудо коринфской архитектуры, вырисовывались под волшебным светом во всей своей безупречной чистоте; прекрасные наяды, эти капли воды, превращенные в женщин и восхищавшие кавалера Бернини, казалось, приподнимают одежды, спускаясь в бассейн, чтобы омыть в его воде белоснежные ножки.
Двое молодых людей, несмотря на кажущуюся разницу в их общественном положении, взялись под руку и зашагали по улице Сен-Дени, в сторону Дворца правосудия. Выйдя на площадь Шатле, они остановились. У их ног бежала река, перед ними возвышался собор Парижской Богоматери, неподвижный и величавый; Сент-Шапель возносила над домами свой зубчатый гребень, словно Левиафан, вздымающийся над волнами. Можно было подумать, что находишься в Париже XV века.