Свинья, пьяно икая, побрела к теряющему последние крохи терпения отцу Меуру, уткнулась ему в ноги и откинула копыта. Поп в сердцах пнул животное, но то лишь блаженно ощерилось, отрыгнув что-то из улыбающейся пасти.
Настоятель учуял запах, донельзя знакомый и даже очень уважаемый. Сразу же обнаружился и источник — невменяемая порося у ног.
— Почему свинья пьяная? — удивленно спросил он у проходящего мимо слуги.
Тот с плохо скрываемой завистью посмотрел на животное и ответил:
— Потому что она — свинья, ваше превосходительство.
В это время к телеге неверной походкой подошла собака, села и, задрав морду к пролетающим в вышине редким облачкам, завыла. Может быть, ей казалось, что она поет прощальную песню, посвященную милому другу, но для людей тоскливый вой с переливами казался мрачным предзнаменованием.
— У, собака! — сказал тот же слуга. — Будто по покойнику.
Меур передернулся и, глотая окончания слов, проговорил:
— Так закройте ей пасть!
— Слушаюсь, ваше преосвященство! — живо откликнулся слуга. Он осознал, что теперь является доверенным лицом священника. Во всяком случае, на некоторое время.
Собака вдохновенно драла горло, покачиваясь в такт из стороны в сторону, поэтому на приближающегося с палкой в руках человека не обратила никакого внимания. А зря, потому что от удара по хребту, поперхнулась, закашлялась и завалилась под колесо.
— Так и она пьяная! — возмутился слуга и повернулся к попу, словно за помощью. — Ваше преподобие!
Меур скрипнул зубами — самообладание его оставило: он увидел бодающихся кур и пляшущего загадочный петушиный танец петуха.
— Кто еще пьяный? — прокричал он, потрясая сжатыми в кулаки руками.
— И я! И я! — ответил осел, чутко подрагивая шкурой на боках и насторожив большие, как у зайца, уши.
Жан подошел к ослу и издалека принюхался.
— Отец, он тоже того! — сказал Бетенкур.
— Что? — взревел Меур. — С ослом-то что?
— Так он под мухой, — пожал плечами доморощенный инквизитор.
— О, — потряс кулаками в направлении, почему-то, к небесам, поп. — Грехи наши тяжкие!
— Так что происходит-то? — осторожно поинтересовался Жан. — У зверья праздник?
— Конечно, праздник! — согласился слуга. — Их благородие на повышение едут!
— Как? — удивился Бетенкур и даже живот в себя втянул, словно от удара. — А я?
Когда он волновался, то начинал отчаянно картавить. Вообще-то все здесь картавили, но у инквизитора дефект получался очень выразительным. Поп поморщился, однако как-то совладал с собой и, приобняв за плечи Жана, забормотал тому прямо в ухо:
— Да, сын мой, пришло время для великих дел. Меня отметили, оценили и пригласили служить Богу на новой ступени.