На следующий день к Добрыше пришла делегация ушибленных горожан.
— Граматишнампофигамаксурюк[69], - сказали хором побитые.
— Нихт шиссен, — ответил им воевода, и переговоры неожиданно зашли в тупик.
Добрыша Никитич постоял еще немного, покашлял в кулак для приличия, а потом решил уйти по-английски, не прощаясь. Никто ему в спину не бросил ни камень, ни, тем более, топор.
— Что произошло? — спросил он подвернувшегося кстати Ваську.
— Да так, — уклончиво ответил тот. — Подрался немного.
— И что?
— Сами виноваты: нечего к голому приставать.
— Где это ты голый расхаживал? — спросил Добрыша, и сам себе ответил. — В святилище на водах ходил, подлец этакий.
— Так я, как бы так сказать, — начал Буслай, но воевода его перебил:
— Чурила с тобою был?
— Нет, — отрицательно мотнул головой Василий. — Только я.
— Точно? — как-то не совсем по-доброму спросил Добрыша. — Ладно, разберусь.
Воевода ушел, оставив лива в полнейшем недоумении. Он ожидал, что придется долго оправдываться, даже прощение просить, но вопрос про Пленковича оказался непонятен. При чем здесь Чурила?
Совсем скоро он понял при чем. Нечаянно довелось услышать концовку разговора.
— Что я ему — нянька? — вопрошал Пленкович, не повышая голоса, даже с некоторой долей вальяжности.
— Я ж тебя попросил, — так же негромко сказал ему воевода.
— Ну, если бы это так было важно — приказал бы.
— Мы здесь по доброй воле, так что приказы могут быть лишь в исключительных случаях.
— И что теперь? Потеря доверия? — закипел Чурила, переходя на какой-то шипящий шепот.
— Ты напрасно это сказал, — ответил Добрыша.
Они помолчали, а невольный слушатель Буслаев постеснялся вмешаться.
— Тогда я пошел, — Пленкович говорил уже нормальным голосом.
— Ты сам выбираешь, как тебе быть, — ответил воевода.
В то же утро Чурила собрал нехитрые пожитки и покинул группу Добрыши Никитича. Это всех, кроме самого главаря, удивило. Однако с расспросами никто не полез.
Васька чувствовал себя виноватым, но Пленкович от него только отмахнулся: ничего страшного не произошло. Тогда он пошел к воеводе и повинился перед ним, как мог. Но тот лишь пожал плечами: «дело не в тебе».
— Тогда пойду к местному населению просить прощения, — сказал, не зная, что бы еще такого сделать, Буслай.
— Ну, сходи, коль так, — ответил Добрыша. — После обеда выдвигаемся.
Васька отправился к самому нарядному дому в городке, предполагая, что именно в нем и живет местный голова. Но там обитал какой-то хмырь, больше похожий на печеное яблоко с глазами, исполненными ненависти и злобы. Вместе с «печеным яблоком» вышли две свиньи, которые, вообще-то были людьми, но так похожими на поросей, что лив бы не удивился, если бы они захрюкали. Смотрели они тоже безрадостно, скорее — убийственно безрадостно. Ну да, с такими глазками, да еще на таком лице по-другому не посмотришь.