Григорий Владимирович начал планомерно и умело «ломать» пленника.
– А зачем, скажи на милость, тебя отцеплять? – спокойно и с легким удивлением спросил он. – Так ты стоишь очень удобно. Разговаривать не захочешь, я тебе начну по одному ребра ломать. Знаешь, как дышится со сломанными ребрами?
– Как? – не очень веря обещанию, с вызовом бросил пленник.
– По пятьдесят граммов воздуха с одного вдоха. Больше в легкие без боли набрать невозможно. Что такое пятьдесят граммов – знаешь? Это водочная рюмка. Если ты стаканами пить привык, то объясню популярнее – четверть стакана. Постепенно задыхаться начнешь, захочешь продышаться, но не сможешь. Вообще-то, это очень мучительно.
– Пошел ты!.. – выкрикнул пленник и попытался мотнуть ногой, чтобы достать капитана.
«Ломать», срочно требовалось его «ломать». Такая истеричная попытка сопротивления говорила, что пленник вскоре будет готов к «созреванию» и его нужно будет только слегка «додавить», а потом можно спрашивать обо всем.
Шереметев легко уклонился от неуверенного удара и тут же нанес в ответ свой, точно в плавающее ребро[18] с левой стороны. По исказившемуся лицу пленника видно было, что удар достиг цели. А тут и майор Коваленко с другой стороны нанес точно такой же удар. Но классический апперкот[19] майора был нанесен в правый бок, а справа под плавающим ребром находится печень, орган очень уязвимый и тяжело реагирующий на любой удар. Пленник повис на наручниках, на какие-то секунды отключившись от происходящего. Но первый болевой шок был быстро вытеснен вторым. Наручники врезались в запястья, и новая боль заставила пленника прийти в себя и встать на ноги, чтобы убрать натяжение. Стоять было не очень больно, хотя руки уже устали за ночь находиться в поднятом положении. Но опустить их возможности не было.
Пленник открыл глаза. Кажется, они еще больше покраснели от боли и ярости. Когда бандит стрелял в людей, глаза, наверное, так не краснели. Хотя ярости, наверное, и тогда у него было с избытком. Люди, не умеющие чувствовать чужую боль, всегда трепетно относятся к своему организму, и свою боль воспринимают очень остро, считая это великой несправедливостью. Самые злобные садисты обычно боятся простой и быстро проходящей собственной боли.
Майор Коваленко обошел подвешенного за руки пленника по кругу, словно искал место для следующего удара, но бить пока не стал.
– Пожалуй, этого я буду после обеда допрашивать, – сказал Шереметев, продолжая сеанс «ломки». – Он, мне кажется, еще не «созрел» для откровенного разговора.
– Отцепи меня… – прорычал бандит.