Лео и вправду никак не отреагировал на эту телеграмму. Ни слова не сказал дядюшке Зе, не позвонил в Вену и билет на самолет тоже, разумеется, не заказал. Известие о болезни матери? Какое известие? Нет, он ничего не получал.
Через неделю ему приснился странный сон. Ему снилось, что он снова стал ребенком. Что его привязали бельевой веревкой к ножке стола. Вдруг вошла Мария, служанка, и отвязала его. Она улыбалась. Пока она его отвязывала, она превратилась в Юдифь. Тебя больше никогда не привяжут, сказала она, потому что твоя мать больше никогда не вернется.
Лео проснулся. Было три часа ночи. В Вене сейчас одиннадцать часов вечера. В такое время он никому не мог позвонить. Сразу после обеда он позвонил адвокату своей матери в Вену. Он только сегодня получил телеграмму, сказал Лео, непостижимая халатность почты.
Ваша мать, сказал адвокат, умерла прошлой ночью. Что касается погребения, сказал адвокат…
Организуйте это, пожалуйста, сами, сказал Лео, поручаю это вам. Я прошу, чтобы мою мать кремировали, а урну переправьте, пожалуйста, ко мне, в Бразилию. Урна будет захоронена здесь. В конце концов, центром жизненных интересов моей семьи была все-таки Бразилия.
Что же касается последней воли покойной, сказал адвокат…
Все это сообщите мне, пожалуйста, письмом. Мне сначала нужно как-то опомниться после известия о ее смерти, вы должны это понять.
Вскоре пришло письмо от адвоката с сообщением о наследстве матери, причем единственным наследником оказался Лео. Лео был теперь богат. В этом не было никаких сомнений. Перечисление статей дохода и цифры в этом письме выглядели весьма абстрактно, и Лео, перечитывая его раз за разом, никак не мог уяснить себе: деньги приносят счастье. Или: странно, но деньги все-таки не приносят счастья. Лео вновь и вновь перечитывал письмо. Сами цифры мало что ему говорили, но выражения «Ваша покойная мать» или «составительница завещания» рождали в его душе ощущение скрытой радости, которая была сродни злорадству, чувства столь же близкие, как мать и сын, но чувство это оставалось где-то в глубинах его существа, хранилось во тьме, заключенное в черную капсулу, словно он обязан был непременно изображать траур, чтобы не вызвать никакого подозрения. Какого подозрения? Ведь он ее не убивал. Возможно, это было связано с тем, что он не полетел в Вену. Во всяком случае, тот столбняк, в форме которого выражалась его радость, можно было с внешней стороны спутать со столбняком горя. Теперь он поговорил с дядюшкой Зе. Моя мать внезапно умерла, сказал он, так неожиданно, что я не успел слетать в Вену, чтобы еще раз повидаться с ней. И еще одна неожиданность: дядюшка Зе заплакал. Он встал и принялся обнимать Лео, и обнимал его долго и обстоятельно. Сначала он не проронил ни слова. При случае, сказал наконец Левингер, мы поговорим о твоей матери, но не сейчас, не сейчас.