Блаженные времена, хрупкий мир (Менассе) - страница 124

Неудачная шутка. Ведь Юдифь не знала, что Лео действительно так и думал. К Лео вернулась жизнь, он галантно пригласил Юдифь войти, провел ее в комнату, с помощью целого ряда загадочных жестов ему даже удалось прогнать все страхи и сомнения, чтобы наконец, с внезапной решимостью, обнять ее, с невообразимо мучительным выражением вдруг охватившей радости встречи. А когда ему это, к его собственному великому удивлению, удалось, он, тоже ни с того ни с сего, но соблюдая все тонкости, воспроизвел технику объятия Левингера, вновь и вновь прижимая ее к себе, когда, казалось, уже совсем отпустил. Он чувствовал ее щеку рядом со своей, одна его рука скользила по лопаткам, другая прижимала затылок, волосы, наконец ее нежное предплечье под одной рукой, а другая — на ямочке внизу спины. Он вдыхал ее запах., ощутил на губах ее пот, когда прижался губами к ее шее, и все, что говорили ему его ладони, его обоняние и вкус, его глаза, было таким знакомым и близким и все же таким чужим, раньше было знакомым, а теперь стало чужим, никогда и не было по-настоящему близким и поэтому не могло сделаться действительно чужим, и в пространстве между этими двумя данностями было достаточно места и для сентиментальности, и для пафоса, для безбрежного удивления и безграничного восторга. Юдифь была растрогана. Чаю со льдом? Давай, с удовольствием. Лео достал из холодильника графин, в свой стакан он добавил на всякий случай солидную порцию водки. Хотелось выпить для храбрости, и как можно скорее, но все же он никак не решался спросить, откуда же мог появиться слух о том, что она умерла, вопрос оставался незаданным, скрытая бомба, к которой подводили его нервы, словно бикфордовы шнуры, а Юдифь ничего не подозревала, все эти годы — ничего, пока не грянул взрыв.

Очень рад. Эти два слова отнюдь не были формулой вежливости, Лео прекрасно видел, что это действительно самое точное выражение того, что искренне ощущал дядюшка Зе, когда Лео представил ему Юдифь. Очень рад, никто не мог сказать это так, как дядюшка Зе. Лео приводила в восхищение та безошибочная точность, с которой он соединял форму и содержание, безупречная вежливость и истинные чувства. Лео гордился им, он был для него отцом, который сумел произвести большое впечатление на его подругу, но вместе с тем, Лео был в этом убежден, он не оказывал на нее никакого давления. Он гордился и Юдифью. Не выказывая ни малейших признаков неуверенности, она позволяла подвергнуть себя освидетельствованию и при этом делала все правильно, не притворяясь. Другими словами, Лео гордился самим собой. Он все сделал правильно. У него была такая жизнь, которой он желал. Спокойные и беззаботные будни, которые никак не мешали ему сосредоточиться на своем жизненном предназначении, напротив, всячески способствовали этому сосредоточению. Счастье непрерывной работы в последние месяцы доказывало это. Упорядочились не только объективные, но и субъективные необходимые условия его существования: у него была та женщина, какую он желал. Во всяком случае она была здесь, на близком расстоянии от него. На таком расстоянии он всегда мог до нее добраться, то есть в конечном счете завоевать. Это было ясно. Только рядом с ней к нему приходило полное осознание собственного существования, а до сих пор он ощущал его только благодаря признанию со стороны Левингера. И признание это стоило многого. За этим частным признанием с необходимостью должно было последовать общественное, в форме успешного воздействия того, что он писал. На этом круг замыкался. Ибо его труд неизбежно примет ясные очертания, поскольку его жизненные обстоятельства полностью упорядочились. Это была замкнутая система жизни. Бытие, каким оно должно быть. Фундамент его жизни. Полная экономическая безопасность, включая экономику его духовной жизни. Осознанно подчиненное его жизненному предназначению. Он не стремился сорить деньгами, считая их лишь средством для обеспечения своего существования как ученого. Так поступал он и со своей любовью. Она была для него не источником безмерного чувственного упоения, а производительной силой. Влюбленными глазами смотрел он на Юдифь. Бытие определяет сознание. Над базисом он водрузит надстройку, окончательную, завершенную философскую систему. Настоящее завершение философии. Ему казалось, что если сейчас он ляжет на землю, на спину, и закинет руки за голову, то увидит, как вздымается над ним эта самая надстройка, словно надутый ветром полотняный навес. Лео не верил своему счастью. И тут он объективно был прав: действительно определенной доле везения он был обязан тем, что теперь все… что все? Лео подумал: что все так хорошо кончилось. Все кончилось хорошо. Теперь ничего больше его не сможет потрясти.