— Но ведь у нас нет воды!
— Скоро пойдет дождь, — уверенно произнес Игуана Оберлус. — В этом районе всегда идет дождь.
И полил дождь.
Дождь лил, словно небеса вознамерились залить, потопить их, отправить на дно, сделать то, что не удалось апатичному океану без характера.
Дождь лил.
Лил.
Лил.
Дождь вернул их к жизни. И удвоил их силы.
Феррейра превратился в бесполезную и бессильную тень, несмотря на воду и отдых, но Игуана Оберлус, не выпуская весла из рук, наклонялся вперед и отклонялся назад, назад и вперед — неутомимый, несокрушимый, несмотря даже на то, что уже три дня у него во рту не было ни крошки.
Малышка Кармен, лежа в кровати, не в силах пошевелиться, ослабевшая и сломленная голодом и усталостью, все еще пыталась, зачастую безрезультатно, держать курс.
На восток… Всегда на восток, хотя она уже была уверена в том, что восток превратился в химеру, недостижимую мечту, мифическое и чудесное место, куда никто за все историю так и добрался.
На восток!
Однако восток неизменно оказывался на востоке от востока.
Почему, в таком случае, на компасе восток был отмечен, если он не существует? Почему так играют с надеждами стольких несчастных? Почему когда-то выдумали подобный термин?
— Восток умер, — пробормотала она, и Оберлус хмуро взглянул на нее между гребками. — Восток умер, и ты об этом знал, когда мы снаряжали лодку. — Она тряхнула своей черной гривой. — Уже больше ничего нет. Ни севера, ни юга, ни востока, ни запада. А ты не кто иной, как Харон, лодочник смерти, который перевозит меня на другой берег. Но не существует и другого берега. Есть только море, и море — это смерть, вечность, бесконечность. Может быть, ад, к которому меня приговорили за все то зло, которое я причинила.
Она умолкла, а он сказал осипшим голосом:
— Продолжай говорить. Хоть неси чушь, но говори, хоть что-нибудь, что угодно. Если ты не будешь этого делать, я тоже буду думать, что умер и приговорен грести и грести, везя тебя в никуда. Скажи что-нибудь! — Он пихнул ногой Феррейру. — Ты, чертов португалец! Тоже говори что-нибудь, а не то сброшу тебя в воду. Ты тут только лишний груз. Говори или греби, делай что-нибудь!
Тот лишь приоткрыл глаза.
— Я хочу есть, — прошептал он.
— Ну ты подумай! Как остроумно! — насмешливо произнес Оберлус. — Хочешь есть. Тоже мне удивил. Все хотят есть, потому что вот уже три дня, как наша красавица на руле слопала последнюю картофелину.
— Я умираю, — тихо всхлипнул Феррейра. — Но я не хочу умирать, потому что знаю, что ты меня съешь. — По лицу его катились слезы. — Ты этого ждешь. Я видел, как ты на меня смотришь, и читаю это в твоем зверином взгляде. Ты собираешься меня съесть. Я знаю, ты на это способен.