Я хочу, чтобы у меня тоже были фотографии. Хочу, чтобы мои воспоминания были запечатлены на снимках. Я хочу фото себя, и Ника, и нашего ребенка, и всех детей, которых мы могли бы родить. И я хочу, чтобы у меня была возможность смотреть на фотокарточки прошлого и смеяться с того, чем мы занимались раньше. Но такого будущего у меня, наверное, не будет, потому что оно украдено этим эгоистичным мерзавцем, этим ублюдком, который, словно змея, извивающаяся кольцами в траве, ожидает минуты, когда он сможет отнять у меня то единственное, что осталось от любимого мужчины.
Я не могу плакать. Рана слишком свежа, и все, на что я сейчас способна, — это сидеть тут бездушной куклой и рвать эти фотографии в клочья. Уничтожать их так же, как уничтожен весь мир. Красть воспоминания швейцарца, как он украл мои.
И вдруг, несмотря на то что лицо у меня сухое, я обнаруживаю, что сижу в озере, произведенном моим телом. Я знаю, что это значит: мой ребенок приходит в мир.
Роды проходят тяжело, но быстро. Возможно, слишком быстро. Я не могу определить. Меня душат пот и слезы, я хватаю ртом воздух, пытаясь хоть немного уменьшить боль. Но с каждым вдохом мое тело разрывается еще на дюйм.
— Побудь еще чуть-чуть внутри.
— Но я уже готов.
— Здесь, снаружи, небезопасно.
— Я хочу увидеть мир.
— Ах, малыш, в этом мире не осталось ничего, кроме смерти.
— Что такое смерть?
— Молюсь, чтобы ты никогда этого не узнал.
Я зря приехала. Приехала к тому, кого нет в живых, чтобы родить на яхте в одиночестве.
Моя дочь появляется на свет в самую темную минуту моей жизни. Мы плачем дуэтом.
Посреди моего кошмара появляется Ник и говорит:
— Она безупречна.
Ее крохотная ладошка обхватывает мой палец. Все части ее тела находятся на положенных местах. Все есть, ничего лишнего. Я спрашиваю его:
— Не отброс?
— Нет. Она так же прекрасна, как и ее мать.
— Я ужасно выгляжу.
Он смеется.
— Женщины! Ты родила нашего ребенка. Ты никогда не была для меня прекраснее, чем сейчас.
— Ты уверен, что она безупречна?
— Абсолютно.
— Он хочет отнять ее.
— Ты ему этого не позволишь. Я знаю тебя.
— Но я устала. Я так устала, могу я сейчас поспать?
— Не сейчас, дорогая. Но скоро.
— Я прочитала твое письмо. Я тебя тоже люблю, ты же знаешь.
— Было бы легче, если бы не любила.
— Больше нет такого понятия, как «легко».
Он целует ее в лоб, затем меня. Его губы теплые. Как могут воображаемые губы быть теплыми?
Мягко улыбнувшись, он говорит:
— Это любовь. Такой любовь и должна быть.
Эфир. Так это называют любители эзотерики. Ник растворяется в воздухе и, наверное, уходит в этот эфир. Или, возможно, в моем мозгу что-то переключается, и он возвращается к нормальному состоянию. Это неважно. Ник ушел, а швейцарец вернулся, заполнив собой дверной проем. Сейчас я не знаю, что хуже, потому что он смотрит на моего ребенка,