Сейчас
Проснувшись, я обнаруживаю, что мир по-прежнему отсутствует. Остались только какие-то отдельные фрагменты от мест и людей, которые раньше составляли единое целое. По ту сторону окна простирается пейзаж ядовито-зеленого цвета, как в телевизорах с плоским экраном в дешевых забегаловках, выдаваемых за приличный ресторан. Слишком насыщенный зеленый. Плотные серые тучи загородили солнце много недель тому назад, и теперь оно наблюдает за нашей гибелью сквозь выпуклую водяную линзу.
Среди выживших ходят слухи, что дожди дошли даже до Сахары и что в бескрайних песках начала пробиваться зелень. Что Британские острова ушли под воду. Природа меняется, исходя из своих собственных соображений, и людям нечего этому противопоставить.
До моего тридцать первого дня рождения остается еще месяц. Сейчас я на восемнадцать месяцев старше, чем была, когда разразилась эпидемия. На двенадцать месяцев старше, чем тогда, когда война в первый раз сотрясла землю. Примерно в этот промежуток времени природа взбесилась, доведя погоду до шизофрении. И это неудивительно, если принять во внимание то, из-за чего мы воевали. Девятнадцать месяцев прошло с того дня, когда я впервые увидела вазу.
Я нахожусь в доме бывшей фермерской усадьбы, где-то, что раньше было Италией. Это уже не та страна, где радостные туристы бросали монетки в фонтан Треви[1] и толпились в Ватикане. То есть поначалу они туда ринулись, излившись из поездов и самолетов густой комковатой массой, подобной венозной крови, и пришли в церковь со всеми своими сбережениями, надеясь получить за это спасение. Теперь их трупами заполнены улицы Ватикана и прилегающих к нему районов Рима. Они больше не засовывают руки в La bocca della Verità,[2] задерживая дыхание и шепча слова ложной надежды, которой они стараются обмануть самих себя: что со дня на день придет всеобщее избавление, что группа ученых в тайных лабораториях скоро разработает вакцину, которая всех нас излечит, что Господь Бог вот-вот вышлет свое воинство со священной миссией спасти мир и что мы все будем спасены.