Я ничего не сказала.
Он не двигался. Прошло несколько секунд. Я не могла смотреть на него.
— Не думай, что я не хочу тебе помочь.
— Уходи, пожалуйста, Джейк.
— Но я хочу, чтобы ты знала…
— Хорошо. Я понимаю.
Опять наступило молчание, перед тем как он вежливо сказал:
— Разумеется, мы должны встретиться снова. Если ты не предпочтешь…
— Да. Я хочу, чтобы мы продолжали встречаться, как если бы этого свидания никогда не было.
— Как пожелаешь. — Он пошел к двери. — Прости меня, но это наверняка самый мудрый шаг для нас обоих.
Я кивнула, опустила голову на свои сложенные руки и стала ждать звука закрывающейся двери. Ожидание казалось бесконечным, но наконец я услышала мягкий щелчок замка и поняла, что осталась одна.
— О, Боже! — заплакала я громко в отчаянии, и слезы полились сквозь пальцы, а тело сотрясалось от рыданий.
Его рука коснулась моего плеча.
Я всплеснула руками. Потрясение было настолько сильным, что превратило этот жест в возбуждающий призыв.
— Я закрыл дверь, — сказал он, обнимая меня.
Разве я могла представить, насколько он отличается от Корнелиуса? Губы Корнелиуса оставались всегда твердыми, даже когда он целовал нежно, однако поцелуи Джейка были какие-то другие. Его губы были тонкими, нежно очерченными, язык твердым, но опытным в попытке проникнуть в мой рот. Я ощущала весь комплекс эмоций, скрывающихся под этой лощеной видимостью страсти, которая отличалась от прямолинейной манеры Корнелиуса выражать физическое желание, и хотя я пыталась раздвинуть губы, инстинкт самосохранения усиливал мою сдержанность, и я чувствовала, что меня пугает неизвестность.
Джейк остановился. Я почувствовала, что его руки на моей талии ослабли. Его пальцы не двигались, когда он меня обнимал, все же я остро ощущала эти сильные пальцы, давящие на мой позвоночник. Я чувствовала себя испуганной, потерянной, сбитой с толку.
Я видела, как он бросил поспешный взгляд на дверь, как бы желая, чтобы мы поднялись наверх, где была более интимная обстановка, но, разумеется, это было невозможно, поскольку наверняка кто-нибудь из слуг увидел бы нас. Наконец, пытаясь все же создать более уютную обстановку, он сказал тихим голосом:
— Можно задернуть шторы?
Я кивнула, и вскоре шторы скрыли мягкий свет уходящего дня, и хотя в комнате стало темнее, я все еще могла его ясно видеть. Когда он снял свой пиджак, я заметила, что, хотя он был намного крупнее Корнелиуса, он был далеко не так хорошо сложен. Я думала о совершенной линии шеи и плеч Корнелиуса и внезапно почувствовала страстную тоску по нему, не по его физическому присутствию, а по его непосредственному отношению к страсти, благодаря которому ему всегда удавалось пробить броню моей сдержанности.