И я говорила. Я продолжала рассказывать этому постороннему человеку, который становился все ближе мне, и вот однажды, в середине нашего шестого свидания, мы неожиданно поменялись ролями, и он начал рассказывать мне о своей жизни.
— Конечно, я всегда знал, что мы не такие, как все, — сказал Джейк. — Я всегда знал, что мы особенные. Когда я был маленьким мальчиком, я считал нас королями, сливками старого Нью-Йорка. Мой отец был подобен Богу. Все кланялись нам и считали за честь познакомиться.
Вокруг нас вращалась толпа бедных родственников, что утверждало меня в моей детской уверенности, что мы были центром Вселенной. Тебе трудно представить, как я был отгорожен от внешнего мира, но, возможно, тебе не так трудно представить, какой удар я испытал, когда, наконец, вышел в свет и натолкнулся на предубеждение. Никто не подготовил меня к этому. Мой отец немного поговорил со мной, когда возымел еретическую идею, что я должен поступить в Гротон, но, поскольку я никогда не отходил от дома дальше ворот, у меня не было возможности общаться с мальчиками из другого слоя общества. Администрация в Гротоне очень вежливо поставила моего отца на место, сказав, что не думает, что Гротон является абсолютно подходящей для меня школой, где я буду счастлив.
— Сначала я не мог поверить, что меня отвергли. Потом почувствовал себя больно задетым, но, наконец, я понял, что единственная вещь, которую следует сделать, это стать беззаботным и на все говорить в ответ «ну и что?». Иногда я думаю, что именно с тех пор я стал беззаботным и постоянно говорил «ну и что?».
— Боже, как я сочувствую тебе.
— Затем в мою жизнь вошел Пол, и все изменилось. Ты знаешь, Пол был образован… ты знаешь, он был американский аристократ, проходивший практику в еврейском банкирском доме. Он соединил оба мира. Он и мой отец были так близки, как Сэм и Нейл сейчас. Я не могу вспомнить это время, я был ребенком, а дети не допускались на торжественные приемы, когда родители приглашали Ван Зейлов к обеду. Но Пол, должно быть, заметил меня и пригласил в Бар-Харбор, когда мне исполнилось семнадцать.
— Я был очень робким. Я восхищался Полом, он внушал мне благоговейный трепет. К тому же я боялся трех благовоспитанных мальчиков, которых он пригласил в свой летний дом, а еще боялся Бар-Харбора, убежища самых родовитых американских аристократов, которые считали, что Ньюпорт потерял свое былое положение, и верили, что все излюбленные места отдыха богатых евреев на побережье Нью-Джерси находились далеко за чертой оседлости.
— И вот Пол вытащил всех нас из наших оболочек, и я понял с удивлением, что другие ребята были такими же робкими, как и я. Обычно он заставлял нас обсуждать после обеда заданные им темы, и первой выбрал тему о том, что значит быть американцем. Разумеется, для каждого из нас это должно было означать нечто свое. Я должен был объяснить, на что похожа жизнь еврейского мальчика с Пятой авеню, Кевин — что означает быть выходцем из ирландско-американской семьи, серьезно втянутой в политику, Сэм должен был рассказать нам, каково живется немецкому эмигранту, а Нейл — что означает быть удаленным от общества жителем среднего запада из предместья Цинциннати. Пол заставил нас узнать друг друга, и как только барьеры упали, мы увидели, насколько мы похожи, четверо сообразительных честолюбивых мальчиков.