Мы побежали вниз. Корнелиус разговаривал с двумя своими помощниками, которых он немедленно отослал, увидев меня в дверях. Как только дверь закрылась, Корнелиус тревожно спросил: «Ну как?»
Я сообщил ему новость. Корнелиус воспринял это спокойно.
— Ну ладно, имеются две возможности, — сказал он, откидываясь на спинку кресла. — Либо наши знаменитейшие конкуренты выжили из ума, либо Уайтмор лжет.
— Господи. — Я был разозлен. — Если он мне лгал, я его…
— Конечно, — сказал умиротворяюще Корнелиус. — Конечно, мы ему покажем. Однако тем не менее… Я думаю, что Уайтмор тебя обманывает, — повторил Корнелиус, — но не по своей инициативе. У него кишка тонка. Похоже, ты напугал его до смерти, и он побежал к боссу и покаялся, а теперь действует по приказу Боннера. Я помню, как помог этой фирме выпутаться из неприятности, поскольку полагал, что полезно иметь их в своем заднем кармане, вместо того чтобы они постоянно мешались нам под ногами, и я знаю, Боннер поступает так, как если бы он хотел сохранить дружбу и получить долю в следующем объединении, но, может быть, Боннер до сих пор не простил нам, что мы не включили Кристоферсона в объединение банков в сделке с Пантихоокеанской компанией «Харвестер» в сорок третьем году; может быть, он не может упустить свой золотой шанс отомстить нам.
— Это возможно.
Мы рассуждали об этом. Я видел, что у двери спокойно стоял Скотт.
— Боннер знает, что если бы мы сбили цены, мы навредили бы себе больше, чем другим, — сказал Корнелиус. — Он хочет, чтобы мы выглядели дураками. Давай быстро удержим то, что у нас имеется, и я держу пари, мы все равно победим.
— Правильно. — Я повернулся к Скотту. — Дай добро ребятам в номере 7 и скажи им, чтобы заканчивали оформление бумаг.
— Да, Сэм, — сказал Скотт.
Звонок от президента «Хаммэко» последовал в 18 час. 03 мин. Я пил черный кофе и закурил еще одну сигарету.
— Сэм!
— Привет, Фред, как обстоят дела с ценой за подряд?
— Послушай, Сэм, я действительно очень спешу, и мне очень неприятно тебе говорить, но…
Должно быть, выражение моего лица изменилось, хотя я и не заметил, чтобы у меня пошевелился хоть один мускул. Я посмотрел через стол на Скотта, и, когда увидел, что он понял, что произошло, я с ужаснувшей меня ясностью отметил: он доволен. Четкая формулировка этого открытия, которое, казалось, невозможно выразить словесно, породила во мне множество противоречивых чувств, которые мешали мне спокойно размышлять и которые я и не пытался контролировать.
Я ничего не сказал. Положив трубку на рычаг, я встал, подошел к окну и молча посмотрел на внутренний дворик.