На потолке играли отблески пламени, пылавшего в беломраморном камине.
— Я думаю, — сказал Саттон, — вам все-таки интересно, зачем я пожаловал?
— Во всяком случае, — ответил доктор Рейвен, — не могу сказать, что ты так уж удивил меня своим визитом. Все мои мальчики нет-нет да и заглядывают ко мне. И я страшно рад, когда меня навещают.
— Честно говоря, сам не знаю, с чего начать, — взволнованно сказал Саттон.
— Давай проще, — предложил старик. — Вспомни, как в старые добрые времена мы говорили часами и, в конце концов, докапывались до какой-никакой истины…
Саттон рассмеялся.
— Да, профессор, конечно, помню. Мы решали тончайшие проблемы теологии. Разбирали основополагающие аспекты сравнительной религии. Именно это и волнует меня сейчас, потому я и приехал. Ведь вы посвятили этому всю жизнь. О земных и инопланетных религиях никто на Земле не знает больше, чем вы. Удалось ли вам при этом сохранить свою собственную веру? Не возникало ли у вас искушения отказаться от земной религии?
Доктор Рейвен улыбнулся и поставил чашку на стол. — Я должен был быть готов к тому, что ты, как обычно, задашь мне какой-нибудь каверзный вопрос. Это в твоем духе.
— Я не собираюсь вас долго мучить, — оправдывающимся тоном проговорил Саттон. — Я просто хочу узнать, не нашли ли вы в огромном количестве верований какой-нибудь религии, которая оказалась бы лучше, выше других?
— Надо понимать, что ты нашел такую религию?
— Нет, — ответил Саттон тихо. — Не религию. Церковный колокол все еще звонил вдалеке. В университетских коридорах наступила тишина. Перемена закончилась.
— Не казалось ли вам когда-нибудь, — спросил Саттон, — что вы сидите одесную Господа и слышите нечто, чего никогда в жизни не слышали и не ожидали услышать?
Доктор Рейвен недоуменно покачал головой.
— Нет, пожалуй, ничего подобного мне испытать не довелось.
— А если бы довелось, как бы вы себя вели?
— Ну, я думаю, что мне пришлось бы так же мучительно размышлять об этом, как и тебе.
— Восемь тысячелетий люди жили только верой, — сказал Саттон, глядя на пылающий камин. — Восемь тысячелетий, а то и больше. Да, конечно, больше. Чем же, если не верой, пусть какими-то начатками веры, объяснить ориентацию захоронений неандертальцев и то, что кости в захоронениях окрашены охрой?
— Вера, — мягко вставил Рейвен, — могущественное явление.
— Да, могущественное, — согласился Саттон, — но, при всем том порой она — не что иное, как признание нами своей собственной слабости. Мы как бы сами признаем, что мы не в силах существовать в одиночку, что нам нужна соломинка, за которую мы могли бы ухватиться, надежда и убежденность в том, что есть высшая сила, которая нам поможет и укажет путь.