Нога ныла при каждом шаге; старик постарался выпрямиться и не хромать. В зале уже пригасили свет, и он порадовался, что назначенное место – в четвертом ряду, с краю. Смотреть фильм будет неудобно, однако, видимо, это вынужденная мера. Видимо, позовут на сцену.
Он присел рядом с лысым узколицым ветераном, тот, вывернув шею, зыркнул на старика правым глазом и отвернулся. Погасили свет, потом включили прожекторы, на сцену под апплодисменты бодро шагнул режиссер, раскланялся, вкратце повторил все то же: про отца-фронтовика и про национальное достояние.
– Поэтому, – завершая, сказал он, – мы все совместно: я, продюсер и наш генеральный спонсор – решили посвятить ленту человеку, который является для всех нас олицетворением той войны и того поколения. – Режиссер выдержал паузу и встал так, чтобы удобнее было его фотографировать. – Это имя все вы хорошо знаете. Лента посвящена легендарному герою Петрограда, Ивану Корнеевичу Васильчикову!
Зал взорвался, все вскочили с мест и били в ладоши. Старик неторопливо встал, одернул пиджак и ждал.
– Мы, конечно, хотели бы видеть его здесь, сейчас. Его – и наших доблестных ветеранов. Мы искали Ивана Корнеевича. И вот… наши ветераны здесь. К сожалению, самого Ивана Корнеевича мы так и не смогли отыскать. Но я уверен, что он узнает о нашем фильме и посмотрит его – и, я надеюсь, передаст нам свое мнение. Для нас оно очень важно!
Снова аплодисменты. Старик растерянно моргнул, огладил ладонями боковые карманы, кашлянул в кулак и двинулся было к сцене, но острая алая боль вдруг пронзила ступню – он машинально подался назад, едва успел нащупать рукой подлокотник и опрокинулся в кресло. Погасили свет, в тишине было слышно, как грохочет по ступеням каблуками режиссер, вот он сошел – и сразу же, без паузы, врубили картинку.
Старик сидел, растирая голень, закусив губу. Лысый ветеран справа, зыркнув на него, издал скептический клекот. Боль вспыхнула, растеклась вверх до самого бедра, затем подугасла.
Шел фильм. Старик наконец отвлекся от ноги и, задрав голову, стал смотреть. Первых минут десять – рассеянно, как будто не до конца понимая, что и зачем там показывают. Потом лицо его изменилось: губы сжались в едва различимый рубец, на скулах заиграли желваки. Несколько раз он оглядывался по сторонам, словно не верил своим глазам. В соседних рядах скрипели креслами, громко перешептывались.
Наконец он ударил кулаком по подлокотнику и встал. Боль пульсировала и переливалась всеми оттенками алого.
– Это позор! Поз-зор!.. Эт-ты-ты-то… – Он почувствовал, что впервые за все эти годы голос вот-вот сорвется. Дернул головой и пошел к выходу.