Детские голоса. Женские. Мужские. Хрипящие и стонущие. Поющие. Бесстрастные. Растерянные. Заикающиеся. Полные отчаяние. Требующие, умоляющие. Злые.
Ни одного смеющегося.
Все говорили разом. «Не слыша друг друга, может быть, – подумал он, – даже не подозревая о существовании рядом кого-либо еще.
И так – до самого конца». Ему стало тошно, как будто съел несвежую рыбу.
Запах старой резины, цвелой воды, пыли. Тусклый свет. Металлический привкус во рту.
Голоса заполняли собой все окружающее пространство. Вытесняли живых людей, мысли, чувства, само время. Остались только стеллажи и голоса.
«И я, – подумал Сашка, – и я когда-нибудь… точно так же».
***
Он столкнулся с родителями у лифта. Папа отругал Сашку («мы тебя больше часа ищем, места себе не находим! разве так можно!.. где ты столько ходил?»), мама просто молчала. Вернулись за шариками предков и совершили все, что следовало.
Сашка уже почти не обращал внимания на голоса, привык к ним, как привыкают к тиканью часов или бормотанию радиоприемника.
Предков он так и не смог услышать, но не удивился: многие шарики молчали. Одни – так, как молчит задумавшийся человек. Другие – как немой попрошайка. Третьи – как пустой корпус телевизора.
Предки молчали так, как молчит на дальнем конце провода смертельно уставший больной.
***
– Ты разговаривал сегодня с дедушкой?
– Да, мам! Спасибо, мам! – Он отнес тарелки в раковину, помыл и сбежал с кухни, пока не посыпались следующие вопросы.
Отец в большой комнате смотрел вечерние новости. Мама села рядом с ним.
– Все-таки подписали! – Отец кивнул на экран, где представитель полуострова жал руки главам правительств. – Думают, что это удачная сделка. Придурки. Отхватили лакомый кусок, как же!
– Пап, – сказал Сашка, – а что плохого? Вот в школе говорили, когда-то давно весь полуостров был наш. Выходит, просто восстанавливается историческая справедливость.
Мама печально улыбнулась, а отец покачал головой:
– Мало нам своих проблем? Был, не был – сейчас, после всего, что там произошло, делить и растаскивать его на куски… В стране десятилетиями шла гражданская война. Там все нужно восстанавливать, с нуля, понимаешь. На чьи деньги? Но ладно, если бы… Отстроить все можно. А что они будут делать с людьми? В голову каждому не залезешь, сознание не переформатируешь. Они другие, а наши не хотят это понимать. Руки две, ноги две, голова одна – да. А в голове, – отец постучал пальцем по виску, – все по-другому. Больше семи веков прошло, а они до сих пор не признают душниц, считают, что это все – ересь и отступничество.