Он что, считает, что мы должны разделять его мнения, удивлялась мама.
— Вот он вечно так, сначала головой о стенку бьется, — язвит мама, — и не раз, не два, не три, и только потом нехотя признает, что набил шишки, и согласится, что стенка как стояла, так и стоит. А поискать дверь и не думает.
— Может, мама твоя и права. Вот вырастешь и добьешься большего, будешь не чета мне, — говорит отец. — Я убежден, что ты не останешься в Австрии. Нам с мамой уезжать уже не по силам, мы уже старые. Куда нам теперь странствовать… Тебе тоже здесь будет нелегко, ведь придется жить бок о бок с детьми и внуками нацистов, а многие из них разделяют убеждения своих отцов и дедов. Вот сам увидишь.
— Знаешь, — откликаюсь я, — «русским идиотом» меня в школе частенько обзывали, а вот «жидом пархатым» всего раз.
— Пожалуй, лучше бы тебе потом поменять имя. Твое уж очень славянское. Назвался бы Манфредом или Роландом, глядишь, скорее бы выбился в австрийцы, — посоветовала мама.
В ту пору нам на помощь наперебой бросились друзья, Рита предложила маме тысячу шиллингов. Мама, естественно, отказалась, объявив, что не хочет пользоваться чужой щедростью. Чтобы внести квартплату за первый месяц и залог, маме пришлось сдать в ломбард свои немногочисленные бусы и кольца, купленные еще в России. Открыв дома сумочку, она обнаружила в ней Ритину тысячу шиллингов.
Другая подруга, приходя в гости, неизменно приносила полные сумки продуктов: хлеба, масла, колбасы, сыра, молока, консервов. Сколько бы мама ни протестовала, все было без толку. Прежде чем мама успевала вернуть это великолепие, мы с отцом уже накидывались на еду.
Вначале мы несколько ночей спали в новой квартире втроем на диванчике, который оставили бывшие жильцы. Но вскоре уже обставили квартиру подержанной мебелью друзей: как ни странно, все они, точно сговорившись, решили купить новую мебель и таким образом «избавились» от ненужных вещей.
Друзья нас одевали, друзья снабдили нас всем, что требуется в домашнем хозяйстве: посудой, столовыми приборами, кастрюлями, сковородками, стиральным порошком, полотенцами, постельным бельем…
— Вот до чего дошло, — с горечью вздохнула мама, покачала головой и укоризненно посмотрела на отца. — Живем подаянием. Я родителям в Союз ни за что об этом писать не буду. А то они со стыда сгорят.
Отец, который обычно не лез за словом в карман, на сей раз промолчал.
Через несколько недель мама нашла работу в крупной фирме. Потом она по очереди обходила всех друзей и знакомых, пытаясь вернуть им подарки, но, само собой, никто ничего не хотел брать назад.