— Ты его знаешь?
— Нет, — ответила ее соседка, — впервые вижу. Это, наверное, гой какой-то, случайно к нам забрел, предатель.
— А мы ведь с предателями не разговариваем?
— Это точно, с предателями мы не разговариваем.
Этот день стал одним из самых страшных в моей жизни. Кто-то сунул мне в портфель дохлую крысу. Во время урока я полез за тетрадью и вдруг нащупал что-то мягкое, волосатое. Я схватил эту гадость, выдернул из портфеля и невольно вскрикнул, а мои одноклассники захихикали.
— Кто это сделал? — строго спросила учительница, держа крысу за кончик голого чешуйчатого хвоста и поднося ее к самому носу моих гонителей. — Ты, Иуда?
И она качнула крысой с разинутой пастью, черными глазками-бусинками и глубокой запекшейся раной на шее прямо над головой Иуды.
— Что вы, госпожа учительница, — плаксиво промямлил Иуда, — я до крыс и дотронуться-то боюсь!
Он брезгливо отвернулся.
Виновника так и не нашли.
Во время невыносимо длинных перемен мне хотелось зареветь, но я не мог выдавить из себя ни звука. Неужели они правы? Конечно, а как же иначе. Я точно стал предателем, йоредом. Даже Дима со мной больше не разговаривал. Когда я пытался ему объяснить, почему мои родители уезжают, он только прошипел:
— Отвали, сволочь!
Меня даже не били.
— Не хотим руки пачкать, — сказал Даниил.
За день до отъезда я ушел из школы во время большой перемены. Даже у учительницы и у директора разрешения не спросил. Чего там, теперь мне никто это не запретит. Через день меня в этой стране уже не будет. Я запихнул учебники и тетради в портфель, прошел по коридорам, спустился по лестницам во двор, стараясь не столкнуться с одноклассниками, которые играли во дворе. Ни один из них не удостоил меня взглядом. По узенькой дорожке я пересек плантацию, в последний раз вдыхая сладковатый аромат апельсиновых деревьев, ни разу не остановившись, ни разу не оглянувшись.
— Никогда больше, никогда в эту страну не вернусь! — пообещал я самому себе.
И вот теперь я в Остии, где никто больше не обзывает меня «йоредом», хотя в «йореда» я превратился окончательно и бесповоротно. Вместо того чтобы сидеть за партой, я слонялся по приемным всяких консульств, организаций и учреждений. Впрочем, родители все реже брали меня с собой в Рим. Я не только слопал конфеты Зайцевой, но и обругал «идиотом» главу одной еврейской благотворительной организации, а во время беседы родителей с американским консулом ни с того ни с сего глупо захихикал.
— Ребенок совсем от рук отбился! И неудивительно! — жаловалась мама.
Поскольку синьор Кореану и его жена работали, днем меня передавали под надзор Зинаиды Борисовны, добродушной пожилой дамы из Львова, которая уже несколько месяцев жила в Остии. Чтобы как-то свести концы с концами, она каждый вечер пекла на кухне у своей хозяйки пирожки с вареньем и продавала их на пьяцце по двести лир за штуку. Полиция закрывала глаза на эту незаконную торговлю. В качестве оплаты местные полицейские каждый день получали от нее экзотические русские лакомства.