…Ту ночь он никогда не забудет. Закончив заполнять в участке бумаги, коллежский регистратор возвращался по темным и кривым городским улочкам, как вдруг рядом с колодцем заметил слабое шевеление. Он остановился. Огонь вспыхнувшей спички высветил знакомое лицо. Барыкин, как старый боров, умиленно хрюкал во сне, а рядом, отсвечивая полированной поверхностью, лежал тяжелый круглый булыжник, которым обычно придавливают деревянные кружки в кадках с капустой или солеными огурцами…. Крика не было. Тишину нарушил едва уловимый глухой хруст, будто кто-то раздавил яичную скорлупу или наступил на сухую ветку в осеннем лесу.
На следующий день Наталья схоронила мужа, а еще через два месяца они обвенчались, и он перебрался к ней, в тот самый дом, куда еще совсем недавно помогал затаскивать пьяного извозчика. Но жить там Каширин не смог. В ночных кошмарах к нему часто приходил усопший Матвей Поликарпович. Покойник улыбался мертвенно-синими губами и манил к себе заскорузлым пальцем с желтым от никотина ногтем. Он дотрагивался костлявой рукой до своей головы, и от легкого прикосновения она начинала распадаться на части, как перезревший арбуз. Извозчик продолжал хохотать, а вместо черепа у него вырастал тот самый булыжник…
Они продали дом и скоро отстроили новый – большой и светлый, в стенах которого, как овощи на грядке, стали появляться один за другим: Гриша, Алевтина и Дашенька.
Солнце поднималось, и небосклон начинал медленно светлеть. Ночь уходила в небытие, ощупывая напоследок дома и деревья. Из туманного марева возник, мерцая золотом, купол колокольни Казанского кафедрального собора, а на самой вершине могучего креста сидела голубка – редкая и счастливая примета.
«Добрый знак», – подумал Антон Филаретович, затушил папиросу и вернулся в кровать, прильнув к теплому и нежному телу любимой жены. Глаза наконец сомкнулись, и он заснул глубоким и сладким сном, каким обыкновенно спят младенцы или святые в собственной немощи праведники-старцы.
Во дворе полицейского управления стояла карета, запряженная парой разномастных лошадей. Правая – каурая, с рыжими впрожелтями и темноватой полосой по хребту, левая – чагравая, темно-пепельного цвета. Фаворский и Васильчиков курили и о чем-то весело переговаривались. Несмотря на проведенную в застолье ночь, оба выглядели бодрыми и находились в приятном, слегка возбужденном расположении духа, которое хорошо знакомо охотникам, собирающимся на большого и опасного зверя.
Наверху, со стороны открытой площадки второго этажа, что-то грохотнуло, брякнуло и застучало каблуками по ступенькам. Офицеры повернулись и застыли как вкопанные: по лестнице, облаченный в пуленепробиваемый панцирь, обвешанный двумя пистолетами и шашкой, спускался маленький и полный человек. Он был бледен, и его трясла мелкая дрожь.