Сейер непонимающе посмотрел на собеседника и покачал головой. Он налил колу в два пластиковых стаканчика и снова сел.
— Ты знаешь Кнута Йенсволя?
— Тренера? Я знаю, кто он. Я иногда бывал с Анни на матчах.
— Тебе он нравился?
Пожатие плечами.
— Не то чтобы душа-парень, да?
— Мне кажется, он бегал за девочками.
— И за Анни?
— Смеетесь?
— Просто спрашиваю.
— Он не осмеливался. Она была недотрогой.
— Тогда я ничего не понимаю, Хальвор. — Сейер отодвинул в сторону пластиковый стаканчик и перегнулся через стол. — Все говорят о том, какая Анни была красивая, сильная, самостоятельная и спортивная. Не хотела никому понравиться, была неприступна. «Она была недотрогой». И все же она надолго осталась с кем-то наедине в лесу и на берегу озера. Вероятно, вполне добровольно. И потом, — он понизил голос, — она дала себя убить.
Хальвор с ужасом посмотрел на Сейера, как будто абсурдность этой ужасной ситуации только что дошла до него.
— Кто-то должен был принудить ее.
— Но кто мог принудить Анни что-то сделать?
— Я таких не знаю. Во всяком случае, не я.
Сейер отпил колу.
— Удивительно, что она ничего не оставила. Например, дневника.
Хальвор уткнулся носом в свой стакан и долго пил.
— Но могло ли случиться так, — продолжал Сейер, — чтобы Анни ввязалась во что-то опасное? Может, кто-нибудь давил на нее, запугивал?
— Анни была очень порядочной. Я не думаю, что она могла наделать глупостей.
— Человек может наделать массу глупостей и остаться при этом порядочным, — задумчиво сказал Сейер. — Одно-единственное действие мало что говорит о человеке.
Хальвор внимательно выслушал и сохранил в памяти эти слова.
— В вашем городке вообще есть наркотики? — продолжал Сейер.
— Увы. Вы же не зря устраиваете обыск в пивных внизу, в центре. Но Анни туда не ходила. Она покупала все в киоске рядом с домом.
— Хальвор — сказал Сейер проникновенно. — Анни была тихой, сдержанной девочкой, которая любила сама контролировать свою жизнь. Но вспомни: ты никогда не видел, чтобы она боялась?
— Не боялась. Но — закрывалась. Несколько раз — почти в ярости и несколько раз — в отчаянии. То есть, да, я видел Анни по-настоящему испуганной. Не то чтобы это имело какое-то значение, но я припоминаю. — Он забылся и стал многословным. — Мать, отец и Сёльви были в Тронхейме, там у девочек тетя. Мы с Анни были одни дома. Я должен был лечь наверху. Это было прошлой весной. Сначала мы катались на велосипедах, потом долго сидели наверху, до ночи, и слушали пластинки. Было очень тепло, поэтому мы решили лечь снаружи — в саду, в палатке. Мы все приготовили, потом пошли в дом почистить зубы. Я лег первым. Анни пришла позже, села на корточки и открыла спальный мешок. А там была гадюка. Большая черная гадюка, свернувшаяся в мешке. Мы выбежали из палатки, и я позвал соседа, который живет через дорогу. Он решил, что змея заползла в мешок, чтобы согреться и в конце концов решила остаться там жить. Анни так испугалась, что ее тошнило. И с тех пор я всегда вытряхивал ее спальный мешок, когда мы ходили в палаточные походы.