— Посмотрим, — ответил Болер. — Во всяком случае, я с удовольствием почитаю такие книги. Боюсь только, что долго придётся ждать…
— Придёт время, — поддразнивал Макс Болера, — когда и вы не сможете молчать.
И действительно, писатель в последнее время очень внимательно присматривался ко всему происходящему в городе. На недостаток информации и материала для размышлений Болер пожаловаться не мог. Он получал много газет и журналов. У него в кабинете стоял мощный радиоприёмник, принимающий почти все страны мира. О жизни Дорнау он тоже имел полное представление. Ведь у него не осталось никаких других обязанностей, кроме разговоров с людьми, наблюдений и прогулок по городу. Трудно было представить себе, чтобы какое-нибудь событие в Дорнау не привлекло к себе внимания Болера. Его сутулая фигура появлялась всюду, и любопытные глаза смотрели на происходящее с таким живым интересом, будто читали самую увлекательную книгу.
При каждой встрече он задавал Дальгову множество вопросов. В основном они касались будущего Германии. Макс охотно делился своими соображениями. Он заметил, что лозунг единства страны встречал у старика горячее сочувствие. Писатель многое одобрял в программе советских оккупационных властей, но для себя лично пока не хотел делать никаких выводов.
От литературы разговор переходил к театру. В такие минуты Макс ощущал неясную печаль. Как ему хотелось опять на сцену! Сыграть в новой пьесе, показать героя современной Германии! Но кто знает, когда ещё появится возможность вернуться к старой профессии… Он до сих пор не повидал даже Эдит Гартман, хотя ему рассказали про её дебют в ресторане. Не раз он давал себе слово в первый же свободный вечер зайти к Эдит. А обрадует ли её это посещение? Стоит ли ворошить прошлое? И всякий раз он откладывал встречу с актрисой.
Однажды вечером, неторопливо переставляя шахматные фигуры, Болер и Дальгов снова заговорили об искусстве.
— Скажу вам только одно, — не отрывая взгляда от доски, произнёс писатель, — творчество должно быть совершенно свободным. Я обязан творить лишь то, что хочу, — и ничего больше!
— А разве вам запрещали что-нибудь писать? — осведомился Дальгов.
— Я, слава богу, ничего не пишу.
— Да, это, к сожалению, правда. А можете ли вы назвать кого-нибудь из ваших знакомых, кому бы не позволили высказаться устно или письменно?
Болер сердито хмыкнул. Опять Дальгов пытается загнать его в тупик! Но сдаваться старик не хотел.
— Вот вы говорите, что мне надо писать. А что, если я напишу роман о современной Америке?
— Вы уже написали однажды, — ответил Дальгов. — И больше всего эту книгу не любят именно в Америке. Как говорится, правда глаза колет. Мы же хотим, чтобы писатели говорили только правду.