— Мегги, это всего лишь дурной сон, — уговаривал он, целуя ее. — Проснись, милая.
Она тихо застонала, прижимаясь к нему, но не открывая глаз, и все сильнее дрожала. С ней творится что-то нехорошее.
Мегги втянула в себя воздух и сжалась. Он снова попытался возбудить ее, как раз в тот момент, когда она прошептала:
— Джереми, нет, нет! Ад проклятый, нет, Джереми!
Он разнял руки. И ничего не сделал, предоставив ей метаться и тихо стонать. Когда же Мегги успокоилась, перестала повторять проклятое имя, Томас отодвинулся, откатился к краю кровати и встал над женой. Разглядеть что-либо было трудно из-за плотной стены дождя, загородившей даже неясный ночной свет. Но с ее уст снова сорвалось это имя, очевидно, даже во сне не покидавшее ее мозга. Опять она думает об этом чертовом подонке! С каким бы наслаждением Томас выбил из него душу, схватил за горло, пока жизнь не покинула бы его! Убил бы, не колеблясь ни секунды.
Мегги опять повторила имя Джереми, о чем-то его моля. Совсем как после свадьбы, когда плакалась отцу.
Он сказал матери правду: Мегги никогда не предаст его. Он это твердо знал. Нет, Мегги никогда не пойдет на свидание с другим и не изменит брачным обетам.
Беда в том, что она уже изменила, душой и сердцем, а Томас твердо верил, что это куда хуже измены физической. Она вышла за него обманом, и он простил ее, зная, что она уважает его, может, даже восхищается. Томас верил, что заставит жену полюбить себя, захотеть, как хотел ее он с первой встречи. Ей, несомненно, нравились их постельные забавы. И он постепенно успокоился, стал забывать горькую правду. Расслабился, и вот результат! Она видит во сне мерзавца, разрушившего их жизнь! Как же вынести это?!
Он не ушел из комнаты, как намеревался. Не мог. Где-то бродит безумец, желающий смерти Мегги. Ее нельзя оставлять одну.
Но он хотел. Хотел предаваться горю в одиночестве. Упиваться собственным несчастьем. И не мог слушать ее дыхание, чувствовать жар тела, ибо был не в состоянии желать ее, сознавая, что она мечтает о том, другом.
И тут его захлестнуло что-то, злобное и жестокое, и он не сразу понял, что с ним творится. Ярость. Та самая, которая управляла им в первую брачную ночь.
Он не позволит этой ярости одолеть его. Потому что способен управлять собой. И не изнасилует жену, как тогда, хотя терзается потребностью наказать ее, причинить такую же боль, как причинили ему.
Томас взял одеяло, подвинул кресло к окну и долго сидел, наблюдая, как тусклый серый рассвет прорывается сквозь дождевые облака.