Но, опять-таки, словно какая-то неведомая и неодолимая сила заставляла старика неотступно думать о печальном происшествии, и чем дальше шло время, тем все больше и больше, но по-прежнему без всякой почвы, росли его подозрения и уверенность, что, несмотря на полную ясность свершившегося, в нем все-таки таится какая-то загадка.
Мефодий Кириллович начинал мучиться, негодовать на самого себя, но вперед мало двигался.
Наконец, он решился на шаг, которого никогда до того не делал в подобного рода случаях.
Он явился к Марье Егоровне и теперь ждал, что хоть какое-нибудь ее слово прольет свет туда, где для всех все было ясно, а для него царила непроглядная тьма.
Кобылкин сразу заметил, какое впечатление произвело на Марью Егоровну сообщение о его профессии.
– Барышня милая, – заговорил он, – простите меня, старика, из ума выживаю, помучаю вас…
Марья Егоровна уже успела оправиться от внезапно овладевшего ею смущения.
– Нет, чем же вы можете помучить меня? – произнесла она. – Вы меня желаете допрашивать?
– Уж и допрашивать! Да нет же, просто мне хотелось бы поговорить с вами…
– По долгу вашей службы?
– Нет, как частное лицо…
– Что же вам угодно знать?
Мефодий Кириллович на мгновение замялся и ответил:
– Да, по возможности, милая барышня, все.
– Я буду вам отвечать, спрашивайте…
– Что же, и на том спасибо, хотя, признаюсь, лучше, если бы вы повели рассказ сами… Скажите, ничего особенного вы не заметили в вашем отце пред его кончиной? Ничего он не говорил?
Марья Егоровна задумалась.
– Сейчас я вспомнила одно обстоятельство, но я думаю, что оно решительно не имеет никакого значения.
– Какое, какое, милая барышня? – так и встрепенулся Кобылкин, – говорили вы о нем кому-нибудь?
– Нет, я сейчас только припомнила его…
– Что же такое? Что?
Сердце Мефодия Кирилловича так и трепетало. Ему казалось, что конец путеводной нити сейчас будет в его руках.
– Видите ли, когда отец говорил со мной о своих планах на будущее, в нашем купе вдруг раздался какой-то особенный свист, шипенье. Папа страшно перепугался, побледнел, затрясся.
– Так, так, – вдохновился Кобылкин, – это где же было? За какой станцией?
– Последняя пред Петербургом, Любань, кажется.
– А что это за свист? Что за шипенье? На что были похожи эти звуки?
– Не знаю, я ни с чем не могу их сравнить.
– Звуки потом не повторялись?
– Как будто я их слышала за мгновение до смерти папы. Но я ни в чем не уверена.
– И только?