— Ну, Ник, если не считать того краткосрочного общения в твоем офисе, мы не виделись ровно двадцать дней.
— Ты считала дни?
— В отличие от тебя, да. Я смертельно соскучилась. Можно тебя поцеловать?
— Я сам собирался это предложить.
Полин потянулась к нему, не выпуская из рук пакет с кактусом, укололась через бумажную упаковку и взвизгнула.
— Господи, что это, Полин? Морской еж?
— Ты тоже укололся? Извини. Это подарок.
— Мне?
— Ну да. Я ведь тебя еще не поздравила.
— Спасибо… Я заинтригован. Могу посмотреть?
— Нет. — Полин просунула руку между креслами и поставила пакет на заднее сиденье. — Ты плохо вел себя в последние дни, поэтому мучайся догадками до самого дома. А мы точно едем к тебе?
— Точно. Хотел сделать тебе сюрприз, но раз уж ты все знаешь… Марша разболтала, да? Значит, нечего скрывать, — будем отмечать мой день рождения.
— Вдвоем?!
— Вдвоем. Том и его подружка побывали у меня еще в пятницу. А сегодня я полностью в твоем распоряжении. Ты не откажешься от филе морского окуня, запеченного с картофелем под грибным соусом?
— М-м-м… Я же не сумасшедшая.
Жилище Николаса произвело на Полин сильное впечатление своей чистотой: дом сиял так, словно его вылизали языком. Однако это была не стерильная музейная чистота, облекающая царственно неприкосновенные экспонаты, а чистота теплая, и уютная, вызывающая желание усесться прямо на блестящий пол, закутаться в плед (непременно с кистями) и слушать нескончаемое тиканье часов. Причем такое умиротворяющее ничегонеделание доставило бы равное удовольствие в любое время года, суток и при любой погоде за окном — разве что мысли бы разнились. В настоящий момент, когда стекла снаружи щедро залепил свежий снег, обитателям этого дома на ум должны были приходить исключительно рождественские сказки Диккенса.
Николас повосторгался изменчивой лобивией ровно столько, сколько того требовал политес: степень экспансивности его благодарственных слов, как и всегда, соответствовала на шкале эмоций оценке «средне умеренно». Правда, Полин показалось, что он действительно удивился подарку и даже несколько растрогался. Затем он заявил о своем намерении заняться окунем (никакие предложения помощи не принимались) и очень разумно дал Полин освоиться: уходя на кухню, он велел ей побродить по комнатам, без стеснения разглядывая и исследуя любой заинтересовавший ее предмет.
Полин двигалась медленно, ей нравилось абсолютно все: легкие занавески простенькой расцветки; небольшие настенные светильники, мягко освещавшие ограниченные участки пространства; широкие подоконники, заставленные фаянсовыми горшочками с пресловутыми кактусами. Ей понравилось, что в кабинете на полу лежал потертый длинноворсовый ковер; что в гостиной на кресле перед телевизором валялась приплюснутая подушка (ее серо-голубые полоски идеально гармонировали с аналогичными полосками на абажуре), а на книжном шкафу возвышалась красная стеклянная ваза, по форме напоминавшая химическую колбу (стиль минималистских шестидесятых); что в спальне оказался невероятно дряхлый, шаткий и скрипучий стол, а на нем еще одна порция кактусов и распылитель для воды; что в комнате Тома внушительную стопку старых лоснящихся киножурналов на настенной полке украшал игрушечный ослик — в вязаных носках, с хвостиком-шнурком, а рядом стоял гипсовый домик, наполовину неумело раскрашенный детской рукой и уже выцветший от времени.