Голос Наставника еще долго звенел в зале, хотя сам Наставник давно умолк.
— А теперь идите, — устало проговорил Идущий Впереди совсем другим тоном. Тоном человека, который сделал все что мог и больше сделать не в состоянии. — Идите и приготовьте все необходимое для обрядов и жертвоприношений. Будьте начеку — ваш призыв может понадобиться Кампилье в любую минуту.
* * *
И вот теперь мы с верховным жрецом-Садасьеи, наблюдающим за правильностью любого моления, по очереди дежурим в храме Индры. Так же, как и десятки других жрецов в многочисленных храмах Кампи-льи. Пять жертвенных огней не угасают круглые сутки, ждут своего часа приготовленные к возлиянию сосуды с топленым маслом и кувшинчики со священными благовониями, свежие гирлянды ежечасно возлагаются к стопам Громовержца…
А враги терзают Кампилью, обрушивая на защитников ливни убийственных стрел и камней из осадных машин, отнюдь не спеша прибегать к искусству Астро-Видьи, запретному в войне смертных.
Грозный чтит Закон.
Но, привыкнув к неизменным победам и обломав на этот раз зубы о стены Кампильи, он может не выдержать.
Тогда…
Я знаю, что делать тогда. Со стен доносятся шум битвы, крики сражающихся, там сотнями гибнут мои соотечественники, и сердце мое разрывается от жалости к ним. Но я не могу даже одним глазком взглянуть, что творится на стенах и у ворот. Мое поле боя здесь. Томительные часы ожидания тянутся монотонной вереницей, я коротаю время, прислушиваясь к шуму сражения, чтобы не пропустить условленный сигнал, и пишу эти заметки. Может быть, через много лет они покажутся кому-то интересными и даже поучительными.
Нет, неправда! Я просто коротаю время, жрец Садасья спит на втором ярусе, у меня нет собеседника, и поэтому я разговариваю сам с собой, со статуями в храме — и с послушным пальмовым листом.
И еще. Неправда, что я боюсь не услышать сигнала. Когда небо обрушится на Кампилью, этого трудно будет не услышать! Главное — успеть! Успеть вовремя… Ты слышишь меня, Индра-Громовержец, Владыка Тридцати Трех?
Я очень прошу тебя: вслушивайся, пожалуйста, вслушивайся — ведь мы же здесь умираем, чего тебе, наверное, не понять…
Рассказ слоноградского десятника, записанный войсковым писарем непонятно зачем (видимо, по привычке), вторая половина сезона Цицира(продолжение)
…Ну, потом на полнедели, не меньше, как отрезало! Скукотища! Наши на приступ лазят, будто лекарские снадобья глотают, — трижды в день, после жрачки! Панчалы себе отбрыкиваются, и неплохо отбрыкиваются, замечу! — а я, бхуты-бхараты, валяюсь кучей дерьма в походном лазарете. И крою от всей души коновалов, которые латают дырки, которые успели наковырять во мне вражины, с которыми я рубился на стене.