На моей памяти не было ни одного подобного случая — даже в самых отчаянных войнах с асурами Миродержцы никогда не объединялись воедино.
Свастика — не для войны. Лишь когда шатаются, грозя обрушиться, столпы Трехмирья, Миродержцы вправе и должны отдать последнее. Эта сила не для междуусобиц и поединков. Она для того, чтобы оттащить Вселенную за волосы от края пропасти, помешав обрушиться внутрь самой себя.
Я хотел знать правду о Брахмане-из-Ларца, чья гибель видениями терзала Варуну-Водоворота, но сына Дроны я должен был остановить любой ценой.
Пути сиддхов остались позади, Джайтра пронизала насквозь пушистое покрывало облаков — и теперь перед нами стремительно вырастало Поле Куру. Матали, не дожидаясь моего приказа, натянул поводья, я швырнул под колеса и копыта охапку перистых циновок, и мы застыли в воздухе, самую малость не дотянув до восточных низин.
Я перегнулся через бортик: вот она, Курукшетра, дымящаяся земля, кишащая жуками-слонами и муравьями-воинами, шутка Черного Баламута, ристалище смельчаков и излюбленное зрелище богов-суров… Да, на месте сына Дроны я бы тоже схватился за что ни попадя, наплевав на любые последствия.
Положение столичных войск было безнадежным. На южном фланге сломя голову отступала пехота, и, ловчим псом вцепившись в загривок жертвы, неслась по пятам за беглецами конница ликующих победителей. Северный фланг чудом держался, смыкая ряды вокруг вражеских колесниц, но сверху было хорошо видно: долго им не выстоять.
Даже если слоны резерва успеют вовремя.
А в центре кипели сражения, стянув на себя все остатки великоколесничных героев Хаетинапура, дождя ливнями стрел и дротиков, неистовствовал мой сын.
Обезьянознаменный Арджуна.
На мгновение я почувствовал гордость, законную отцовскую гордость — и в ответ недра моей души взорвались Кобыльей Пастью, огненным зародышем Пралаи, окатив сознание пенной волной.
Приливом бешеной ярости.
Ярость и гордость схлестнулись в рукопашной, зубами ища горло врага, и, захлебываясь в кипятке чувств, я понял…
Ничего я не понял.
Просто чужак, который поселился во мне со вчерашнего рассвета, вновь очнулся.
— …даже если сама Смерть, уносящая все живое, станет неусыпно охранять на поле брани сына Индры, я все же, сойдясь с ним в схватке, либо сражу его, либо пойду к Яме по стопам Грозного! Если даже все Миродержцы с сопровождающими их сонмами, явившись сюда, станут сообща оберегать Арджуну в великой битве, то я и тогда уничтожу его заодно с ними! Если… если…
Но прибой накатил и отхлынул. Багровая пелена, застлав на время мои глаза, рассеялась, и я, стараясь не думать о чужаке, а заодно и об Арджуне, причине нелепой ярости нелепого призрака, обратил свой взор в глубь позиций хастинапурских бойцов.