Любовь со стороны Тани, бывшая (чего уж греха таить!) по существу той же любовью к себе, только опосредованной, переросла в презрение, а со стороны Пирошникова заменилась физической тоскою по ней с явственным оттенком вины. Он, несомненно, был виновен в разрыве, и это можно было объяснить неспособностью трудиться, ленью и прочим, если бы не созревшая где-то внутри и в сущности необъяснимая уверенность Пирошникова в правильности своего поступка. У него не было тогда четких планов касательно своего будущего, но будущее, созданное искусными усилиями возлюбленной, его определенно чем-то отталкивало. Может быть, явным стремлением к благополучию, что, конечно же, совсем не предосудительно для молодой и, как говорят, интересной женщины; может быть, разочарованием с ее стороны в его способностях, которое, как ему казалось, должно было наступить, и довольно скоро; может быть, и еще чем. Так или иначе, они расстались, чтобы сейчас повстречаться в дурацком такси, везущем их на свадьбу, и разговор продолжился.
— Хорошо уже то, — сказал Владимир, — что я теперь не должник.
— Тебе нравится моя фата? — смеясь, спросила Таня.
И она сняла фату, состоящую, как удалось рассмотреть Пирошникову, из тщательно сшитых десятирублевых бумажек. Фата приятно шелестела и переливалась. Кестутис, его верный и преданный друг, снова крутнув головой, захохотал, а Пирошников, чувствуя, что совершает непоправимое, выхватил из мятых газет автомат и, сунув его назад между сиденьями, спустил курок, целя в живот Кестутису.
Раздался сухой щелчок, и наш герой, проснувшись от ужаса, резко сел и сразу же спустил ноги с дивана. Он очумело взглянул по сторонам, совершенно ничего не понимая, и тут же услышал точно такой же щелчок, что и во сне. На этот раз это был звук отпираемого в комнату замка. Пирошников, не зная, что предпринять, застыл, а дверь медленно распахнулась, и на пороге появился мужчина в темном пальто и модной каракулевой шапке.
Резкий переход от сна к яви таит в себе многие и многие странности. Я не берусь их описывать. Скажу только, что одна из них заключается в том, что проснувшийся человек, причем именно внезапно проснувшийся, в первые несколько секунд склонен рассматривать реальность как новый сон, наслоившийся на только что увиденные. Может быть, поэтому часто и сообразить нельзя, где ты и что с тобою.
С Пирошниковым дело обстояло еще занятнее. Только-только разобравшись, что он уже вроде бы и не спит, наш герой почувствовал явственное облегчение, ибо сразу припомнил и злополучную лестницу, и Наденьку, и эпизоды в такси, а припомнив, решил, что все это ему приснилось: сначала лестница, а потом и Наденька, и такси с карабином. Мысль эта мигом пронеслась в уме и прояснила все вопросы. Оставались, однако, некоторые сомнения относительно комнаты, где он находился, потому как она до странности напоминала приснившееся жилище Наденьки, а также касательно незнакомца, который как раз в этот момент, повесив свое пальто поверх пальто нашего героя, тщательно складывал длинный и чрезвычайно пушистый шарф. Сложив его, он аккуратно засунул шарф в рукав пальто и лишь после этого снял шапку. Повесив и ее, незнакомец расстегнул застежки своих теплых ботинок на молнии и заглянул под шкаф, разыскивая, по всей видимости, тапки.