Пирошников спустился еще на несколько этажей. Где-то внизу засветилась электрическая лампочка, но когда он, перегнувшись через перила, попытался увидеть площадку первого этажа, оказалось, что до нее еще далеко, а лампочка высвечивает лишь несколько ближайших пролетов. На стене мелом был нарисован корабль с тремя мачтами, но без парусов; на лестнице задул сквозняк, разгоняя запахи кухни, — влажный, с мелкими каплями дождя; откуда он прилетел, бог его знает… Пирошников опустил руку в карман пальто и нашел там сигареты, причем пачка оказалась нераспечатанной. Спичек, однако, ни в одном из карманов не оказалось, и он сунул сигарету в рот, надеясь прикурить у какого-нибудь встречного человека.
Репетиция прошла успешно. Пирошников отлично помнил, как в фиолетовом кругу сцены лежала работница сберкассы Нелли Куркова, искусно придерживая кинжал у груди. Он восстановил всю картину и остался доволен. «Так, — сказал себе Пирошников, — дальше было общежитие Кестутиса, это тоже не вызывает сомнений».
Пришел черед сказать, кто же такой был Кестутис, и я сделаю это кратко, потому что Пирошников все еще идет вниз и нам нельзя надолго терять его из виду. С другой стороны, нельзя и не сказать о Кестутисе, поскольку он считал себя другом Пирошникова, одним из самых верных, но, хотя и не очень ошибался относительно своих чувств к нашему герою, самому Пирошникову и в голову не приходило, что Кестутис его друг. Так, приятель, товарищ, но не более. Друзей в том значении, как понимал это слово сам Пирошников, у него не было.
Кестутис (это было его имя, а фамилии я не знаю) приехал, как можно догадаться, из Литвы, учился в Университете на историческом, жил неподалеку в общежитии на набережной, но уже не на Васильевском, а на Петроградской возле Петропавловки, играл в баскетбол и Ромео в Народном театре. Он был высок, роста такого же, как Пирошников, с твердыми чертами лица, с высокими светлыми бровями и волосами, всегда зачесанными так тщательно, что видны были следы от зубчиков расчески. Говорил он мало и с акцентом, а когда пил, не говорил вовсе, разве что посмеивался и изъясняться предпочитал жестами. Например, он вскидывал руки, как дирижер, и это означало, что надо выпить. Он брал стакан, прищелкивал пальцами, пил, выделывая другой рукой в воздухе круги, потом хватался за голову обеими руками и раскачивал ее из стороны в сторону. При этом он еще вращал глазами и говорил: «Ох-хо-хо!» — это ему очень нравилось. Впрочем, он сам охотно смеялся любой шутке.
Кестутис познакомился с Пирошниковым во Дворце культуры. Что-то было в Пирошникове такое, и это был уже не первый случай, что притягивало к нему людей уравновешенных и определенных, чуждых сомнений.