Бывает иногда так: вдруг в момент самый заурядный скользнет твой взгляд сверху, как бы с неба, останавливая мгновенье, в котором различишь и себя среди других людей, такого же беспомощного и маленького, как они, и удивишься на секунду собственной своей нелепости и странности и неповторимости ситуации. В такой миг, несмотря на его статичность, внезапно чувствуешь неостановимый поток жизни, который вот сейчас переборет твое усилие воли и понесет дальше, и погонит, и не даст оглянуться и различить что-нибудь дальше пяти шагов. Тогда спрашиваешь себя: где я? Что со мною? — и смеешься горько: да неужто здесь я? Но это продолжается так недолго, что никакие ответы не приходят, да и к чему они?
Нашему герою вообще было свойственно такое отъединение взгляда, как я уже упоминал. Происходило это в минуты его трансформаций, когда он вдруг превращался в актера и зрителя одновременно. Но вот сейчас в коридоре, следуя за дядюшкой на кухню и наблюдая его затылок, за дядюшкой, который нес в одной руке начатую бутылку водки, а в другой, и весьма бережно, скумбрию натуральную в собственном соку, наш молодой человек, тоже несший что-то вроде блюдечка с засохшими несколько, а потому выгнутыми дольками сыра, посмотрел на всю эту процессию откуда-то из-под потолка — нет! Выше, много выше! — с воображаемого неба, а посмотрев, изумился своему в ней участию. Люди, о которых он вчера еще не имел ни малейшего представления, теперь, за один день, стали единственными людьми, с которыми он мог говорить; произошло мгновенное замещение всего мира одной комнатой, одной квартирой и одной лестницей; и вот, вместо того чтобы волком выть и бросаться на стены, он несет преспокойненько сыр в кухню, а за ним следует незнакомая, но уже почти родная Наташа, напевая дешевую эстрадную песенку. Удивителен все-таки человек!
Он так и пришел в кухню, успев отметить про себя как координаты число, месяц и год, когда открылся ему вид этой процессии, и зафиксировать для памяти свое мгновенное душевное состояние.
В кухне на своем сундучке сидела старушка Анна Кондратьевна, сидела и что-то вязала. Наденька спросила ее, не помешают ли они, на что бабка Нюра ответила: господь с тобой! Кушайте себе на здоровье! — и снова якобы углубилась в вязанье. Компания расположилась за Наденькиным кухонным столом, и ужин продолжился, а по мере опустошения дядюшкиной бутылки завязался и разговор, который, совершенно естественно, пришел к проблеме Пирошникова, причем инициатором стал дядя Миша.
Что-то не давало родственнику успокоиться и принять вещи такими, какие они есть. Еще не уяснив себе окончательно, является ли наша лестница плодом больного воображения Пирошникова или существует как реальный физический объект (скорее первое), дядюшка решил и в том, и в ином случае организовать комитет спасения Пирошникова, отведя себе место председателя. Поэтому без обиняков, на каковские дела дядя Миша решительно не был способен, выпив третью стопку, он приступил к делу.