Здесь тоже была большая доля истины. И, понимая это, я окончательно разбушевалась. Я ненавидела Анну за ее роль в этой истории, но теперь смотрела на нее без содрогания. Я могла ее ударить, встряхнуть, как нормальную здоровую женщину. И она не испортит мне сегодня ужин! С этим покончено! Я понимала, почему ненавидела уродов — они приносили мне только несчастье.
Беренгария кричала своей единокровной сестре:
— Почему ты сидела и молчала? Ты же знаешь, что он выполнит любую твою просьбу. Нет, ты молчала как рыба! Ты просто хотела выставить меня на посмешище! А все потому, что я не желаю, чтобы он ехал строить твой распроклятый дом.
И это тоже было правдой. Если герцогиня и пошутила, то довольно зло, и за тем, что из этого вышло, наблюдала с явным удовольствием. Первое было преднамеренным, второе — предсказуемым.
Только одна из нас не потеряла голову, не кричала и не выказывала своих чувств — Анна (теперь я могу, думая о ней, мысленно называть ее просто Анной). И именно она, применив свою более чем скромную силу, укротила Беренгарию, когда та пришла в полное неистовство, и, повернувшись к Иоанне, сказала:
— Отыщите Матильду, пусть принесет лекарство, она знает какое.
Иоанна, к этому времени уже полностью впавшая в истерику, завопила:
— Вот какова моя роль — быть у всех на побегушках! А я, между прочим, королева Сицилии, а не мальчишка-паж.
И тогда я ударила ее по лицу. Она словно опомнилась, упала в кресло, беспомощно заплакала, и мне самой пришлось позвать фрейлину.
Когда Беренгария ушла, наплакавшись в огромную грудь Матильды («идемте, идемте, моя овечка, что они с вами сделали?»), а леди Пайла, сгорая от любопытства, просунула голову в дверь и объявила, что скоро будет готов ужин, Иоанна, Анна и я собрали остатки достоинства и вынуждены были прикрыть не только свои долго гноившиеся язвы, но и вновь приобретенные раны. Иоанна, обвив руками мою шею, просила прощения.
— Я люблю тебя, мама. Я восхищаюсь тобой больше, чем всеми остальными женщинами. Я ничего плохого не хотела… я просто… просто…
— Когда у тебя будут сыновья, а я надеюсь, что они у тебя будут, и дочери, тогда ты все поймешь и простишь меня.
С сняла с руки браслет и надела ей на руку. Она обрадовалась как ребенок и побежала умываться и причесываться. На несколько секунд мы остались наедине с Анной. Мы стояли в смятенном молчании, потом она сказала:
— Правда подобна вину, не так ли? Ею можно напиться допьяна.
— Я уже протрезвела, — вздохнула я. — И прошу вас простить меня за все, что из сказанного мною могло вас обидеть.