«Сир, не возьмете ли вы эту собаку? Она умеет таскать поноску и хорошо сторожит дом. Сир, не хотите ли получить эту обезьянку? Она выделывает такие веселые трюки!..»
Я промолчал. В тишине прозвучал голос Анны Апиетской:
— Может быть, ты добавишь, Беренгария, что король сам просил тебя об этом?.. — В ее голосе прозвучало нечто большее, чем желание пощадить мои чувства, но в любом случае это был мягкий удар по памяти Беренгарии.
— Я могу это добавить. И могла бы также сказать, что именно ты, Анна, подала ему такую мысль. — Помолчав, она продолжила: — Но это неважно. У меня было время все обдумать, и я считаю, что наш план хорош. — Она шагнула ближе ко мне и положила на мой рукав тонкую белую руку. — Дело не только в музыке, Блондель. Вы сможете приглядывать за ним, чтобы он не простужался, надолго оставаясь в промокшей от пота одежде, не ходил с непокрытой головой на солнцепеке. И не небрежничал с едой. Все это мелочи, но очень важные, вы же знаете. — Ее едва заметная тайная улыбка никогда не нарушала серьезного выражения глаз, на секунду озаривших меня своим сиянием. — И, пожалуйста, Блондель, всегда сообщайте мне обо всем, что с ним происходит.
Как мило! Как удобно! Мой долг — выполнять твои желания. Эта мысль не выходила у меня из головы всякий раз, когда я в прошлом пел ей. Как же я радовался каждому тайному посещению лагеря Ричарда, каждой минуте, проведенной с ним. Даже теперь, когда стоял здесь, не произнося ни слова, во мне, как на дрожжах, поднималось чувство свободы и радостное возбуждение. Но я уезжал из Лондона и делал такой крюк по пути в Палестину не для того, чтобы меня выбрасывали, как пару старых перчаток! Они обе ждали ответа. И я ответил:
— Может быть, мой новый хозяин подарит мне ошейник со своим именем? Так приятно знать, кому принадлежишь.
Какой-то сидевший во мне дьявол вызвал у меня желание оскорбить Беренгарию. Но ничего не вышло. Она безучастно взглянула на меня сказала:
— Не говорите глупости, Блонделъ.
Но Анна без всякой видимой причины внезапно разразилась слезами. Дорогая Анна, почему?
Итак, я отплыл на «Транк-ла-Мере», устремившемся на выручку французским и бургундским отрядам, окружившим Акру и, в свою очередь, окруженным сарацинами и находившимся под угрозой быть отрезанными от моря.
Войдя вечером дня Святого Варнавы в гавань, мы, однако, нашли ее по-прежнему в руках христиан. Но опасность была достаточно реальной, и каждый думающий человек воспринимал прибытие Ричарда как конец всех тревог, — так дети, напуганные темнотой, кидаются к взрослому, шагающему к ним с фонарем. Действительно, оказанное ему гостеприимство вскружило бы голову любому другому человеку, каким бы скромным он ни был, как бы ни старался держаться в тени. Все они — французы, бургундцы, германцы, испанцы, норвежцы и итальянцы — сгрудились вокруг него, словно у них не было своих предводителей, все музыкальные инструменты лагеря играли в полную силу, и целая аллея из факелов освещала путь с берега к его шатру. Прибыл Ричард! Прибыл Львиное Сердце! Теперь все будет хорошо!