— Почему здесь торчит этот флаг? Снимите его.
Леопольд навсегда запомнил это оскорбление и никогда не простил своего союзника. Однако, как ни странно, простые солдаты не придали словам Ричарда никакого значения. И французы, и австрийцы стали понемногу переходить на его сторону. Леопольд и Филипп заговорили о дезертирстве и о подкупе, но я, постоянно бывая с солдатами, слышал другое: «Я присоединился к крестовому походу и пойду за тем, кто энергичнее всех ведет нас к победе», — рассуждал при мне один здравомыслящий солдат. «Ричард сражается, а эти отсиживаются, и для нас он — единственный предводитель», — говорили другие.
И я подумал о Вильгельме Тирском, проповедовавшем идею крестового похода в Европе, и о его святейшестве, благословившем всех, возложивших на свои плечи крест. Для них вся армия крестоносцев была единой, тесно спаянной массой, в которой ради общего дела растворялись отдельные национальности, привилегии, таланты, победы и амбиции. Но люди никогда не сплавляются в единую массу. Они выходят из колыбели разобщенными и разномыслящими и остаются таковыми до могилы. Даже дело Гроба Господня может поддерживать в них дух единения не дольше, чем до сигнала вечернего горна. В один прекрасный день, когда все идеалисты будут посрамлены, армия наемников, возглавляемая единым предводителем… Но я отклонился от темы.
После взятия Акры дам перевели из убогого жилища у гавани в небольшой белый дворец в центре города, рядом с мечетью, над которой возвышался голубой минарет. Хьюберт Уолтер нашел время, чтобы нанести официальный визит королеве, которую раньше никогда не видел, а Ричард лишь слал ей королевские послания, но был слишком занят, чтобы приехать самому. Так прошли три дня — в громких взаимных упреках, оскорблениях, выяснениях отношений и извинениях, и наконец старый альженеец предложил устроить праздник — в честь победы, в честь дам и в честь первого освобожденного пленного, Рэйфа Клермонского.
В те три дня я много времени провел в обществе этого человека, который спал и ел, как и я, в шатре Ричарда и был вверен моему попечению. Рэйф рассказал мне свою любопытную историю. Он попал в плен пятнадцатилетним оруженосцем и провел там десять лет. Против его воли ему сделали обрезание и отправили как раба к султану Икониума — человеку, известному тем, что он влюбился в Элеонору Аквитанскую, когда та участвовала в крестовом походе. Его назначили садовником. Однажды вторая жена султана гуляла в саду, и ей понравился какой-то цветок. Рэйф срезал его, ободрал шипы и вручил даме. Увидевший это султан приревновал жену и приказал кастрировать садовника. Но человек, которому надлежало это сделать, был другом Рэйфа. Он для виду что-то надрезал — тому было адски больно — но от такой участи его спас. Когда дочь султана вышла замуж за эмира Дамасского, Рэйф уехал вместе с нею и хотя он ненавидел всех сарацинов и никогда не мог сказать ни об одном из них доброго слова, я по одной или двум проскользнувшим репликам, а также на основании многозначительных умолчаний сделал вывод о том, что его новый хозяин был разумным и человечным. У него на службе Рэйф вырос от грума до управляющего, что включало некоторые секретарские обязанности, и в этом качестве ему пришлось принять участие в обороне Акры.