Рассказав Блонделю о провале моей попытки «позаимствовать» его у Беренгарии, я поняла, что он ощутил одновременно сожаление и облегчение. Мотылек, залетевший в рукав человеку, старающемуся выпустить его оттуда в опасной близости от горящей свечи, вероятно, испытывает благодарность, оказавшись на свободе, но это может кончиться довольно печально.
Наступило Рождество, и отец вернулся домой, чтобы провести праздники вместе с нами. Молодой Санчо тоже был дома, из своего монастыря приехала Бланш, и веселье у нас продолжалось и после свадьбы Марии. В церкви она была в шнурованном платье, в котором я не нашла ничего слишком шокирующего, а сама свадьба была поистине грандиозной. Во внутреннем дворе выставили дармовое угощение для памплонской бедноты. Мы в замке пили и ели без удержу, и те, кто был в состоянии, танцевали до полного изнеможения. В зале играл Блондель, и я, сокрытая толпой людей, могла смотреть на него, подойдя ближе, чем осмеливалась в будуаре. Он почти не отрывал взгляда от Беренгарии, и я читала его мысли — ведь они были такими же, как и мои собственные. Впрочем, как и мысли Беренгарии. Когда наконец, оглушенные странной смесью церемонности и неприличия, являющейся неотъемлемой особенностью любой свадьбы, жених с невестой заперлись в своей комнате, Беренгария обернулась ко мне с горечью сказала:
— Мария не питает к нему никаких чувств, и тем не менее они сейчас в постели. — Ее терзала мысль о собственной судьбе, но слова эти относились и ко мне, и к Блонделю — ко всем несчастным безответно влюбленным всего мира.
Сразу же после свадьбы отец отправился на зимнюю охоту Гранью. Вечером накануне отъезда он послал за мной. Паж, пришедший с его запиской, сказал, что его величество особо пожелал, чтобы в его личные апартаменты меня проводил Бланко. Это было унизительно, но и свидетельствовало об отцовской заботе, потому что после небольшого дождя ударил мороз и мостовая была скользкой.
Оказавшись в самой уединенной комнате непривычно аскетичных отцовских апартаментов, я поняла, что он чем-то взволнован. Как только я села, протянув ноги к огню, с бокалом вина в руке, устроившись в высшей степени уютно и удобно, он поведал мне свои заботы.
— Послушай, Анна, утром я уезжаю в Гранью и перед этим хочу поговорить с тобой о Беренгарии. Мне не хотелось портить ей ни рождественские праздники, ни свадебные торжества, но я получил доклад Сатурнио и теперь убежден в том, что надеяться больше не на что. Старый, тертый шпион — хотя он и ненавидит это слово — в своем рождественском послании сообщил, что, насколько ему удалось выяснить, помолвка остается в силе и не ставится под вопрос. Он даже ухитрился пробиться с этим к Генриху Английскому, но, к сожалению, когда начал излагать существо дела, с тем случился припадок. Я никогда не слышал о том, что он предрасположен к припадкам, а ты? По-видимому, так оно и есть. Генрих упал на пол и стал жевать тростник циновки. Сатурнио пришлось уйти, отказавшись от расспросов. Но он уверяет меня в том, что продолжил свое расследование по другим каналам и убежден, что никакой надежды нет.