Открыла конверт.
В нем лежал какой-то плотный квадратик, обернутый в несколько слоев бумаги.
С бешено колотящимся сердцем, предчувствуя разгадку какой-то невероятной тайны, Стася развернула бумагу.
То, что там, внутри, оказалось, вызвало у нее разочарование.
Это была ее собственная фотография, времен ее раннего детства.
Стася стояла на маленьком табурете возле елки, наряженная в клетчатое платьице.
Платье было из той самой ткани, что и заплатка на одежке большой куклы.
Стася изумленно смотрела на снимок, не понимая — зачем было оборачивать его бумагой, заклеивать в конверт, обвязывать тесьмой, хранить под замком?… Какой в этом смысл?
Так ни до чего не додумавшись, она убрала снимок обратно в конверт и ничего не сказала Стефану.
Подрамники Стасе обычно делал Родион. Деревянную основу с откосами с лицевой стороны, чтобы при работе не продавливался холст, сам холст — грунтовый или еще подлежащий грунтовке, изготавливал или натягивал на основу Стефан, ему нравилось помогать сестре. Чаще всего холст простой, иногда Стася сама грунтовала его — делала первую прокладку желатином или рыбьим клеем, потом наносила грунт из водоэмульсионки. Делала фактуру из краски, затем сминала фольгу, накладывала ее на подсохшую водоэмульсионную краску, по фольге создавала форму предполагаемого рисунка (гору, ствол дерева, вазу). Снимала просохшую фольгу и начинала заниматься подмалевкой.
Кисточкой размазывала водные краски — чаще всего акварель, снова давала подсохнуть. Покрывала поверхность холста льняным маслом, а потом уже бралась за масляные краски. Располагала их на палитре в привычном порядке — от холодных до горячих, — в чистом виде и смешанные, затем шли прозрачные краски — ультрамарин, краплак, веридон, кость жженая, которая давала изумительные оттенки коричневого цвета, и наконец — глубокие градации черного цвета, вплоть до черного бархатного.
И начинала писать — с натуры или по памяти.
Еще в художественной школе Стася стала рисовать цветы, и только цветы. Однодневки.
В них особенно заметна работа времени.
Не успеешь нанести пару мазков, выражение листьев и лепестков неуловимо меняется. Цветок быстро проживает свою жизнь. И он, как ничто другое в природе, подвержен стремительным переменам.
Особенно часто Стася рисовала розы — они росли в ее саду в великом множестве, в райском изобилии: «папа майян», «дольче вита», «розовый альдеберан», «ночная греза», «белоснежка»…
Когда Стася делала портреты цветов, она воображала себе людей.
Одни розы у нее были похожи на буйных, пляшущих цыганок на знойных площадях Андалузии, другие — на суровых и целомудренных рыцарей мальтийского ордена, третьи звучали как дуэт Иоланты и Водемона — весь холст как будто зарос алыми и белыми розами… Бывало, рисуя цветы, она воображала разлуку двух горячо любящих друг друга существ, иногда думала о виллисах, девушках, умерших из-за неразделенной любви и по ночам встающих из своих могил и танцующих в слабом отблеске месяца… Цветы у нее, особенно полевые, то играли как дети, то оплакивали неведомую утрату. И всегда история цветка разворачивалась на фоне неба — на холодную синюю краску, иногда в чистом виде, Стася накладывала веридон. Возникал эффект светящегося, поющего воздуха. Она точно чувствовала тяжелые, «проваливающиеся» краски, и легкие: когда картина подсыхала, Стася убеждалась, что верно рассчитала эффект.