Я прислушалась к себе. Головокружение немного отступило. Окей, ложная тревога.
— Предположим, что я перемещусь в то время, когда этого здания не было. Тогда я окажусь под землёй и задохнусь?
— Ох! А я думал, что ты спросишь о маленьком светловолосом мальчике. Ну хорошо, итак: исходя из того, что мы знаем, ещё никто не перемещался в прошлое дальше чем на 500 лет. И в хронографе для Рубина, то есть для тебя, самая ранняя дата, которую можно выставить, — это 1560 год. Год рождения первого из путешественников во времени, Ланселота де Вильерса. Мы часто об этом сожалели. Так много интересных лет выпало из исследования… Вот, бери. Это мои любимые кексы.
Я потянулась за кексом, но тарелка исчезла перед моими глазами, а из-под попы исчез диван.
Я приземлилась на холодный каменный пол с кексом в руке. Во всяком случае, на ощупь это был кекс — вокруг царила беспросветная тьма, хоть глаз выколи. Я должна была впасть в ступор от страха, но как ни странно, совсем не испугалась. Возможно, меня успокоили слова мистера Джорджа, а может быть, я уже просто к этому привыкла. Откусив кусок кекса (действительно вкусный!), я нащупала фонарик и сняла его с шеи.
Только через пару секунд я нашла на нём кнопку. Луч фонаря осветил книжные полки, камин (к сожалению, погасший и остывший) и висевшую над ним картину. Картина была та же самая — портрет путешественника в белом завитом парике, графа Какого-то-там. Собственно говоря, в комнате не хватало лишь нескольких кресел и маленьких столиков, а также — ну ещё бы! — уютного дивана, на котором я сидела.
Мистер Джордж сказал, что я должна просто дожидаться возвращения обратно. Возможно, я бы так и сделала, если бы диван был здесь. Но ведь не повредит, если я выгляну за дверь!
Я осторожно продвинулась вперёд. Дверь была заперта. Может быть, я бы это проверила и при наличии дивана. Ну и ладно. Хорошо, что мне уже не хотелось в туалет.
В свете фонаря я обследовала комнату. Возможно, где-нибудь найдётся указание на год, в который я попала. Например, календарь на стене или на столе.
Письменный стол был завален бумажными свитками, книгами, распечатанными письмами и шкатулками. Луч света выхватил чернильницу с гусиными перьями. Я взяла в руки лист бумаги. Он оказался плотным и шершавым. Написанное на нём было трудно разобрать из-за обилия завитушек.
«Глубокоуважаемый господин доктор», — значилось там. — «Ваше письмо пришло сегодня, оно было в пути всего лишь девять недель. Можно только удивляться такой скорости, если подумать, какой длинный путь проделало из колоний ваше занимательное донесение».