32. Мисс Паркер. 14–15 апреля, воскресенье-понедельник, без времени
Я ничего им не рассказала, мама! Правда же, не рассказала?..
Её прохладная ладонь снова ложится мне на лоб.
«Родная моя, ты очень сильная!»
Она улыбается всё так же печально и нежно, её глаза и щёки — мокрые. Мама, почему ты плачешь? Я отсюда не выберусь?
«Мне плохо сейчас, как тебе. И, как тебе, страшно!»
Новый приступ тошноты. Желудок совсем пустой, кажется, меня вот-вот вырвет собственными внутренностями. Запах гнили и нечистот. Тень на стене — мужской силуэт, знакомый и ненавистный. Как я могла поверить в то, что Лайл тоже — твоё дитя?!
«Гены решают не всё, доченька!»
Кто был донором, мама? Почему все — все, даже ты! — скрывали от меня правду?
«Ты узнаешь, когда придёт время!»
Где узнаю — здесь или там?
Я не хочу туда. Я не готова. Моя жизнь здесь только началась!
Запах гнили и нечистот. Насквозь проржавевшие трубы. Склизкие ступени, уходящие из-под ног. Нет, нет, не надо, пожалуйста, не надо!
Я ничего не рассказала… Я не предала его, мама! Скажи, что я его не предала! Ты же была со мной, ты должна была слышать! Почему ты молчишь?!
Ты молчишь, потому что тебя нет. Морок, мираж, порождение моего мозга.
Порождение моего мозга. Не хочу вспоминать, но я должна вспомнить! Шаг за шагом восстановить в памяти всё, что случилось.
Помню, как, проснувшись, почувствовала, что дыхание больше не причиняет боли. Как приятно было дышать полной грудью! Если бы ты знала, мама! Сначала я просто вдыхала и выдыхала, радуясь тому, что жива. Затем встала и умылась. Жар спал. О недавней болезни напоминали только тошнота и лёгкая слабость, с прежней слабостью несравнимая. Салливан, которому приказали «побыстрее» меня вылечить, со своей задачей справился. Интересно, что он мне вколол?
Серые стены, жёлтый свет, арестантская койка. Рубаха эта нелепая не моего размера… Ни заламывания рук, ни мелодраматических возгласов: «Как в кошмарном сне!» Почему-то я сразу поверила в реальность происходящего. Словно ждала такого поворота с тех пор, как не стало папы.
А ведь ждала, ждала! Потому и пила — чтобы заглушить страх.
Я одного только не понимаю, мама! Что им от меня нужно? Хотели бы просто избавиться — пустили бы пулю в лоб или оставили умирать от воспаления лёгких.
Помню, как, сидя на койке, ковыряла оставленную мне еду — зеленовато-бурую безвкусную кашу с запахом водорослей. «Витамины и микроэлементы», вот дерьмо! Джарод рассказывал, этим его кормили в Центре. Какая ирония! Я была готова на всё, чтобы вернуть его сюда. К гадкой еде, тюремной одежде, круглосуточному наблюдению и несвободе. А он теперь рискует всем, чтобы меня отсюда вытащить. Рискует… можно даже не сомневаться. Мне жизни не хватит, чтобы искупить свою вину перед ним!