Но Егор Герасимович не слышал таких отзывов начальника. Внешне все было гладко — генерал благожелателен, эполет пришит заново к мундиру, обидчик сидел под караулом. На несколько дней все будто встало на место, пока не произошла размолвка с Акличеевым.
Во время происшествия полковника не было в городе. Он жил у себя в деревне, пока городской дом заново отделывали к близким дворянским выборам. Приехав через неделю, он решил остановиться у Жаркого, но уже по пути, на улице был остановлен одним из знакомых, спешившим рассказать необычайную новость. Воспоминание о написанном письме-доносе больно щипнуло Акличеева за душу. Что-то тут будто неладно. Похоже, что майор сводил с поручиком какие-то счеты… Или зря этакое на ум пришло? Насупленный и молчаливый, приехал он к приятелю. Как всегда, обнялись, поцеловались, и тотчас почти полковник вызвал Егора Герасимовича на рассказ. Охотно, но не многословно передал тот официальную версию столкновения, опустив свое участие в решении об аресте и как-то инстинктивно воздерживаясь от особо сильных выражений злобы к поручику.
— Видать, он в бешенстве-то себя вовсе не помнил, вот и наделал этакого… — сказал Акличеев. — Да и вы-то все хороши, на одного фендрика навалились… А я еще письмо это дурацкое написал. Эх, жалко его, ей-богу, жалко… Надо будет вина, что ли, под караул послать. — Он не представлял иного утешения во всех несчастьях, кроме бутылки.
Вечер приятели провели дружно, о происшествии вспоминали вскользь, — нет-нет полковник и вздохнет между рюмками об арестованном. Но Егор Герасимович сдерживался, хоть его и крепко задевала такая несправедливость. «Вот она, барская-то кость, — за своего и душа болит», — мрачно думал он.
Изрядно нагрузившись, легли спать, а утром, опохмеляясь, условились вместе после обеда поехать смотреть, как идет ремонт.
Но потом Акличеев зашел к генералу и остался у него завтракать. Тут, конечно, речь опять зашла о недавней истории. Барон подробно рассказал о том, как поручик был в Петербурге, об отказе ему в материнском благословении, о письме генеральши к старшему брату и о самовольном браке. Упомянул сокрушенно о своих стараниях все уладить и о том, как согласился на просьбы Николая Дмитриевича и майора.
«Слава богу, не в моем письме тут штука, — подумал полковник. — А об счетах Егоровых я, выходит, похоже что прав. Надо адъютанта еще расспросить, да, может, и до поручика добраться… Чего они не поделили? Верно, с подрядами на постройке этой… Недаром люди говорят: зол Егор да алчен».
Простившись с генералом, он вышел и, спускаясь по лестнице в канцелярию, почти столкнулся с адъютантом, бежавшим наверх с бумагами.