Старик стоял за нею, прислонясь к косяку. Длинная седая борода, худое морщинистое лицо, пыльное, порыжелое от солнца платье, грязные, разбитые сапоги — все ярко выступало в раме калитки.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.
— Яков, — прозвучало чуть слышно.
— Свят, свят… — выговорил дед, отступая. — Егор Герасимович… Господи! — Голос изменил ему и прозвучал надтреснуто. Он пошатнулся.
Яков Александрович хотел поддержать деда, но тот уже стоял крепко и спросил:
— Ты ли?
— Я… — послышалось в ответ.
— Отколь?
— Из Сибири… Перед смертью тебя повидать…
— Перед смертью?.. А тогда-то, в остроге, что же?..
Странник ничего не ответил, но еще сильнее налег на косяк, видно было — едва держится.
— Дедушка, там мужик с подводой, — сказал вполголоса Яков Александрович.
Дед посмотрел на него, как бы не сразу поняв смысл этих слов. Но потом решительно шагнул вперед и произнес громко:
— Входи, божий человек… А ты, Яша, неси, коли есть какая кладь…
Яков Александрович вышел к возчику и прикрыл калитку. Мужик копался, перекладывая что-то в телеге, и ничего, должно быть, не заметил. Взяв котомку Егора Герасимовича и расплатившись, учитель вошел во двор.
На верхней площадке крыльца стояли оба старика. Дед одной рукой поддерживал странника, а другой отворял дверь в избу. Стукнула о порог его деревяшка.
Яков Александрович остался на дворе: показалось, что входить сейчас не следует. Пусть поговорят сколько надо.
Присев на ступеньки крыльца, накинул свой плед; было зябко, сказалась бессонная ночь. Думал о том, при каких странных обстоятельствах возвратился домой, о том, как хорошо, что матери нет здесь сейчас.
Смотрел на освещенный красноватым, только что вставшим солнцем двор, как всегда на его памяти, начисто подметенный и опрятный, на брошенную дедом доску и щепки около нее, на блестящее лезвие топора, лежавшего у самой калитки. И подумал: вот как поразила деда встреча — уронил топор и забыл про него…
Потом, незаметно, Яков Александрович задремал… Очнулся оттого, что кто-то ласково тормошит и потряхивает его, охватив за плечи. И еще не открывая глаз, узнал деда по старому вкусному запаху смолы, воска, а главное, ржаного хлеба, которыми отдавало близкое, теплое дыхание. Так, еще до конца не проснувшись, почувствовал, что он дома, что хорошо ему и спокойно…
— Яша… Яшенька… Что-й ты тут биваком-то стал? Разве можно на крыльцах спать? — говорил дед, присевши около и продолжая тормошить его и гладить по волосам.
Яков Александрович сразу вспомнил все.
— А тот где?
— На печку поклал… Да, брат, дела… Вот чудеса-то… И смерть помиловала, да что от его осталось? Память одная, подкладка линялая… А ведь богатырь был, я к ему в рекрутах пристраивался… Жизнь-то вроде сказки выходит… Ну, пойдем, закусим чем бог послал. Хоть у меня без Матвеевны плохо хозяйство стало…