Екатерина Павловна усадила Дурсун в третьем ряду, где не все ещё места были заняты, и сейчас же ушла к Сурай за кулисы.
Театр гудел, как все театры перед началом спектакля или концерта. Дурсун смотрела на занавес, по сторонам, оглянувшись назад, увидела перед собой множество лиц, и ей страшно вдруг стало за дочь.
«Да как же она, такая простушка из села, будет петь перед таким народом? Вот отчаянная голова! А ну как все начнут смеяться над ней?.. Ай, боже мой!..»
И она с тоской посмотрела на занавес, за которым где-то там волновалась бедняжка Сурай, и опять оглянулась, и тут привлёк её внимание высокий, плотный седой мужчина в белом пиджаке с поблёскивавшим золотым значком на груди. Он неторопливо и важно шёл от двери между рядами, чуть улыбался и кланялся кому-то то направо, то налево. Его, видимо, знал весь город. Вот он подошёл к третьему ряду, посмотрел на билет и сел рядом с Дурсун.
«Должно быть из министерства…» — подумала она.
Рядом с ним скоро села красивая, хорошо одетая женщина и ещё какие-то люди. Он дружески поздоровался с ними и заговорил о чём-то, повернувшись спиной к Дурсун.
Прозвенел второй звонок, потом третий. Огни в театре погасли, и как-то ещё ярче заиграл пламень занавеса, освещённого сверху и снизу.
Занавес дрогнул, разделился посредине надвое, и обе половины плавно поплыли влево и вправо, открывая сцену, в глубине которой стояла молодёжь в два ряда, впереди девушки, позади парни, а перед ними стоял человек лет тридцати пяти в чёрном костюме и с длинными кудрями, окаймлявшими высокий смуглый лоб.
Дурсун быстро пробежала глазами по ряду девушек и не нашла свою Сурай.
В зале захлопали в ладоши. Кудрявый человек поклонился, повернулся спиной к публике, энергично вскинул руки, и девушки и парни разом запели торжественно и стройно о партии — вдохновительнице наших побед.
Потом другие юноши и девушки уже поодиночке играли на рояле и пели. Дурсун слушала их с умилением и время от времени посматривала на своего соседа. Он держался строго, спокойно и даже равнодушно глядел на сцену, как будто уже ко всему привык и его ничто не удивляло. Когда все хлопали в ладоши, он только поворачивался к своей соседке и говорил ей что-то, пожимая плечами. Ему, видимо, всё это не нравилось.
Но вот на сцену с двух сторон, как бабочки, выпорхнули балерины с голыми плечами, с голыми ногами, в одних лёгких юбочках выше колен, и вихрем закружились в многоцветном ярком свете прожекторов.
— Ай, боже мой! Да что ж это?.. — невольно вырвалось из груди Дурсун.
Сосед повернулся к ней и улыбнулся.