Отец внимательно слушал, но лицо его не посветлело, пока я не сказала:
— Задняя стена кажется такой теплой в этом свете, что чувствуешь, будто солнце греет тебе в лицо.
Отец закивал и улыбнулся — наконец-то он смог что-то себе представить.
— Видно, в твоей новой жизни тебе больше всего нравится убирать мастерскую.
Единственное, что мне нравится, подумала я, но не произнесла этого вслух.
Когда мы сели обедать, я старалась не сравнивать еду с тем, что мы ели в квартале папистов, но я уже успела привыкнуть к мясу и хорошему ржаному хлебу. Хотя матушка готовила лучше Таннеке, хлеб из отрубей драл рот, а овощной суп без всякого жира казался безвкусным. Комната тоже как будто изменилась — ни мраморной плитки на полу, ни тяжелых шелковых гардин, ни резных стульев. Все было просто и чисто — но не было ничего, что украсило бы комнату. Я любила ее, потому что здесь выросла, но сейчас почувствовала, что она какая-то бесцветная.
Мне было очень трудно прощаться вечером с родителями — труднее, чем в тот день, когда я впервые уходила на работу, потому что теперь я знала, что меня там ждет. Агнеса проводила меня до Рыночной площади. По дороге я спросила, как ей теперь живется.
— Одиноко, — ответила она. Было грустно слышать это слово из уст десятилетней девочки. Весь день она была веселой, но сейчас погрустнела.
— Я буду приходить каждое воскресенье, — пообещала я. — А может, смогу забегать и в будни после того, как сделаю покупки.
— Хочешь, я буду приходить на рынок, когда ты покупаешь мясо или рыбу? — обрадованно предложила она.
Нам действительно удалось несколько раз встретиться в мясном ряду. Я всегда была рада ее видеть — если только я была одна.
Постепенно я привыкала к жизни в доме на Ауде Лангендейк. Катарина, Таннеке и Корнелия порой проявляли враждебность, но в основном я была предоставлена самой себе. Возможно, этим я частично была обязана Марии Тинс. Она, по-видимому, решила, исходя из собственных соображений, что мое появление принесло дому пользу, а другие, даже дети, следовали ее примеру.
Может быть, она заметила, что с моим приходом белье стало чище и лучше выбелено на солнце. Или что выбранное мной мясо было лучшего качества. Или что хозяин доволен чистотой в своей мастерской. Первые две причины были несомненны. Насчет третьей я оставалась в неведении. Когда он наконец заговорил со мной, речь пошла не об уборке.
Я старалась приписывать заслуги за хорошее ведение хозяйства другим. Мне вовсе не хотелось наживать врагов. Если Марии Тинс нравилось мясо, я говорила, что Таннеке отлично его приготовила. Когда Мартхе сказала, что ее фартук стал белее, я сослалась на яркое летнее солнце, которое лучше отбеливает белье.