Несмотря на негодование пожилой женщины, которую он обслуживал, Питер стал взвешивать мне язык. Когда он протянул мне пакеты, она сердито сказала:
— Небось если бы я была молода и улыбнулась тебе, ты и меня обслужил бы без очереди.
— Она мне не улыбалась, — ответил Питер.
Он глянул на отца и вручил мне еще один пакет — поменьше.
— Подарок вашим родным, — тихо сказал он. Даже не поблагодарив его, я схватила пакет и пустилась бежать.
Говорят, что бегают только дети и воры. Я бежала всю дорогу до дому. Мои родители сидели на скамейке с опущенными головами. Подбежав, я взяла руку отца и прижала ее к своим мокрым щекам. Потом села рядом. Мы молчали. Что можно было сказать?
После этого мне все стало безразлично. Все, что придавало жизни интерес — чистота белья, каждодневные походы за продуктами, тихая мастерская, — все утратило смысл, хотя и не исчезло, как синяки на теле, которые, светлея, не исчезают, но оставляют на своем месте болезненное затвердение.
Сестра умерла в конце лета. Осенью непрерывно шли дожди. У меня уходила уйма времени на просушку белья в кухне. Я перевешивала сырые вещи поближе к огню, пока они не заплесневели, но приходилось все время следить, чтобы их и не подпалило пламя. Узнав о смерти Агнесы, Таннеке и Мария Тинс отнеслись ко мне с сочувствием. В течение нескольких дней Таннеке старалась сдерживать раздражение, но вскоре опять начала прикрикивать на меня и подолгу дуться. И мне же приходилось к ней подольщаться. Мария Тинс выражала свое сочувствие главным образом тем, что одергивала Катарину, когда та принималась меня бранить. Сама Катарина словно и не слыхивала о смерти моей сестры — во всяком случае, делала такой вид. Срок родов приближался, и, как предсказала Таннеке, она большую часть времени проводила в постели, поручив Иоганна заботам Мартхе. Малыш уже научился ходить, и за ним требовался глаз да глаз.
Девочки вообще не знали, что у меня была сестра, и я не считала нужным говорить им, что она умерла. Только Алейдис как будто заметила, что со мной что-то творится. Она иногда садилась рядом и плотно прижималась ко мне, как щенок, который хочет согреться у теплого бока матери. И эта безыскусная ласка согревала мне душу.
Как-то Корнелия вышла во дворик, когда я там развешивала белье, и протянула мне старую куклу.
— Мы больше с ней не играем, — заявила она. — Даже Алейдис не играет. Хочешь, отдай ее своей сестре.
Она смотрела на меня широко открытыми невинными глазами, и я поняла, что она прослышала о смерти Агнесы.
У меня сжалось горло.
— Спасибо, не надо, — с трудом выговорила я. Корнелия улыбнулась довольной улыбкой и убежала.