Начиная третью порцию, Глеб вдруг уловил запах, не имеющий никакого отношения к кофе. Он принюхался: центр чашки, сам кофе давал свой обычный восточный аромат. Тогда Глеб повёл носом вдоль золотого ободка, пока не дошёл до ручки — она пахла, городе бы пряной корой. Вернее, пряной корой и гвоздикой. Нет, цветами, но как-то придушенно, словно букет чуть полежал на солнце.
— Чем пахнет чашка?
Вера метнулась к ней, дёргая носиком и хмурясь.
— Прости, это духи.
Глеб взял её правую руку и понюхал — тот же томительно-придушенный запах.
— Раньше я пил кофе без духов, — попытался улыбнуться он.
— Когда раньше? — удивилась Вера, высвобождая руку.
Глеб не ответил. Она и не ждала ответа, потому что теперь её муж делил жизнь на два периода, и всё, что было до появления анонимных писем, у него звучало, как «до нашей эры».
— С утра душишься?
— Я протирала трюмо и покрепче завинтила флакончик.
— Эти самые… как их…
— «Быть может».
— А что, — спросил он, стараясь говорить весело и между прочим, — они действительно твои любимые духи?
— Да.
— Как же тот тип узнал?
— Я ими душусь. — Вера пожала острыми плечиками, отчего её груди на секунду стали заметны.
— Пошёл в овощной, — заключил он разговор, встал и прошагал в переднюю.
Вера оказалась рядом. Она мелко суетилась, шлёпая тапочками, хотя провожать его вроде бы не требовалось — только если закрыть дверь да протянуть сумку.
— Глебчик…
— Кто?
— Глебчик, говорю. Не нравится?
— Очень нравится, — неудачно хохотнул он. — Я открываю в тебе много новенького. «Быть может» спозаранку, опять-таки этот «Глебчик».
— И хорошо.
— Чего ж хорошего?
— Каждый день открывать друг в друге новое.
— Ты во мне тоже открываешь?
— Открываю, — тотчас сказала она, может быть, давно заготовленный ответ.
Глеб полез в сумку, чтобы проверить полиэтиленовые мешочки. Он видел, как Вера их клала, но проверить не мешает, потому что мешочки тоненькие и могут запропаститься. Однажды он брал кислую капусту…
— Ну и что открыла? — как можно небрежнее поинтересовался он.
— Ревность. Ты, оказывается, ревнив.
Глеб усмехнулся.
— Отыскала во мне дурь.
— Нет, Глебушка, не дурь. Ревность — это беспокойство. Значит, ты беспокоишься. А если беспокоишься, то любишь. — Вера привстала и чмокнула его в щёку. — Теперь иди за кислой капустой.
И он пошёл.
Ему хватало своего открытия, которое он сделал тогда в кабинетике и которое старался забыть до вызова к следователю, — там скажет. Возможно, это болезненная подозрительность. Быть может… Чёрт возьми! не «быть может», а может быть, он не разбирается в почерках. Видимо, не разбирался и в друзьях. Но следственные органы на то и существуют, чтобы проверять подозрения.