— Итальянцы! — пояснил я. (И пошел брать билеты.)
Я их засек в ту минуту, когда Батисти присоединился ко мне у паромного причала. Они шли за ним в нескольких метрах. Белые полотняные брюки, пестрые рубашки, солнцезащитные очки и сумки через плечо. Как говорил Джамель, они ловко косили под настоящих туристов. Я их сразу узнал. В тот день, в баре «Флот», они обедали за столом позади нас. Они ушли, когда Батисти меня покинул. Они не отставали от Батисти ни на шаг. А меня они выслеживали в квартале Панье только потому, что видели с ним. У меня были основания так думать. Это оказалось верным.
Итальянцы не следили за мною. Они никого не пасли. В этом я убедился еще до встречи с Батисти. Расставшись с Мари-Лу, я спустился по улице Эстель, потом свернул на улицу Сен-Ферреоль. Большую пешеходную улицу Марселя. Здесь были сосредоточены все универсальные магазины: «Нувель галери», «Марк и Спенсер», «Редут», «Виржин». Они заменили прекрасные кинотеатры шестидесятых годов «Риаото», «Рекс», «Патэ Палас». На улице даже не осталось ни одного бара. В семь вечера она становилась такой же пустынной и печальной, как Канбьер.
Я окунулся в поток гуляющих. Обывателей, служащих, иммигрантов, безработных, молодых, старых… С пяти часов весь Марсель слонялся по этой улице. Каждый вел себя на людях непринужденно, без агрессивности. Здесь был истинный Марсель. Социальные различия вновь проявлялись лишь за пределами улицы. Канбьер — неявная граница между севером и югом города. И площадь Феликса Барэ, в двух шагах от префектуры, на которой всегда стоял фургон жандармерии. Это был передовой пост буржуазных кварталов. За ним бары, в том числе и бар «Пьер», что был в течение века самым модным в центре города местом встреч золотой молодежи.
Под взглядом жандармов неизменно возникало такое чувство, будто город находится в состоянии войны. Когда ты выходил за эти границы, тебя встречали враждебные взгляды, а также страхи или ненависть, в зависимости от того, звался ты Поль или Ахмед. Здесь закон природы сводился к тому, что иметь необычную физиономию — это уже преступление.
Я шел без цели, даже не задерживаясь у витрин. Приводил в порядок свои мысли. Нить событий тянулась от смерти Маню к смерти Уго. Даже если я ничего в них не понимал, я мог их расположить в определенной последовательности. В данную минуту меня это устраивало. Молодые девушки, гуляющие по улице, казались мне красивее, чем в мое время. На их лицах было написано скрещивание разных народов. Их история. Они шли уверенные в себе и гордые своей красотой. От коренных жительниц Марселя они переняли ту же томно-расслабленную походку и тот же, почти бесстыдный взгляд, если ваши глаза задерживались на них. Я не помню, кто сказал, что они мутантки, но мне это представлялось очень верным. Я завидовал нынешним молодым людям.