Теперь наши бывшие колонии находились здесь. Марсель стал их столицей. Здесь, как и там, жизни не существовало. Только смерть. И секс с насилием. Этим они изливали свою ненависть за то, что они были ничтожествами. Всего лишь потенциальными трупами. Неизвестными солдатами грядущих лет. Ими они станут рано или поздно. В Африке, в Азии, на Ближнем Востоке. Или даже в двух часах езды от нас. Там, где Запад оказывается под угрозой. Всюду, где торчат нечистые члены, готовые трахать наших женщин. Белых и моющихся мылом «пальмолив». И оскорблять нашу расу.
Это они и должны были потребовать от Тони. Привести им арабку. Чтобы изнасиловать ее. По очереди. Но Тони первый. Он должен был это сделать первым. Раньше других. С его желанием. С его бешеной злобой за то, что его отвергли. Женщина — только жопа. Все они бляди. У арабок блядские жопы. Как у этих свиней — евреек. У евреек жопы толще, сидят чуть выше. У арабок жопы чуть пониже, разве нет? У негритянок тоже. Ах, жопы негритянок, просто обалдеть можно! Стоит попробовать!
После Тони над Лейлой измывались двое других. Но ни Морван, ни Веплер. Да, это были кандидаты на звание нацистов. Те, кого пристрелили на площади Оперы. Вероятно, они оказались не на высоте, когда пришлось стрелять в Лейлу. Трахать арабок — это одно дело. А убивать их спокойно, так, чтобы не дрогнула рука, наверное, было не так просто.
Морван и Веплер были вуайеры. Так я себе представлял это. Распорядители. Интересно, мастурбировали ли они, глядя на них? Или совокуплялись после, ностальгически вспоминая о любовных играх эсэсовцев? Об их мужской, вирильной любви. О любви воинов. И когда они решили, что в ту ночь уцелеет лишь один, тот, кто всадит пулю ближе всего к сердцу Лейлы?
Испытал ли Тони жалость к Лейле, насилуя ее? Хотя бы на секунду. Прежде чем он сам погрузился в кошмар. В непоправимое.
Я узнал голос Симоны. И она узнала меня. Номер, по которому Карина оставляла сообщения своему брату, был номером ресторана «Рестанк». Сегодня вечером Карина туда и звонила.
— Позовите Эмиля. Или Жозефа.
По-прежнему звучала отвратная музыка.
Каравелли и его чарующие скрипки. Или какая-то пакость в том же роде. Но почти не слышался стук тарелок и вилок. «Рестанк» пустел. Было десять минут первого ночи.
— Это Эмиль, — послышалось в трубке.
Это был прежний, недавний голос.
— Монтале. Тебе ничего объяснять не надо, ты знаешь, кто я такой.
— Слушаю тебя.
— Я сейчас приеду. Я хочу, чтобы мы кое-что обговорили. Давай заключим перемирие. У меня есть предложения.
Я не имел никакого плана. За исключением одного. Убить их всех. Но это была всего лишь утопия. Именно то, что требовалось, чтобы продержаться. Опередить их. Выжить. Хотя бы час. Но это целая вечность.