О гибели Дзукки писали под крупными заголовками. Все журналисты ограничивались одной и той же версией. Дзукка не был таким знаменитым бандитом, какими были Меме Герини или, в более близкие времена — Гаэтан Дзампа, Джекки Отпетый и Франсис-Бельгиец. Может быть, Дзукка даже никогда не убивал никого или убил пару раз, чтобы проявить себя. Сын адвоката, сам адвокат, он был управляющий. После самоубийства в тюрьме Дзампы он управлял империей марсельской мафии, не вмешиваясь в разборки кланов и людей.
На этот раз все стали задумываться об этой расправе, которая могла снова развязать войну бандитских группировок. Марселю, действительно, в это время такая война была не нужна. С экономическим кризисом города и без этого было довольно тяжело справляться. S.N.C.M.[15] — компания, обеспечивающая паромную связь с Корсикой, грозила перенести свою деятельность в другое место. Шли разговоры о Тулоне или о Ла-Сьота, бывшей судоверфи в сорока километрах от Марселя. Уже много месяцев компания находилась в конфликте с докерами по поводу профессионального статуса последних. С 1947 года докеры имели исключительное право брать на работу грузчиков на причалы. Сегодня эти правила вновь ставились под угрозу.
Город жил в подвешенном состоянии, ожидая исхода этой борьбы. Во всех других портах докеры уступили. Для марсельских докеров, даже идущих на риск погубить город, это был вопрос чести. Честь в Марселе — самое важное. «У тебя нет чести» — было самое страшное оскорбление. Ради чести могли убить. Любовника вашей жены, того, кто оскорбительно отозвался о вашей матери, или парня, обидевшего вашу сестру.
Поэтому Уго вернулся. Ради чести. Чести Маню. Чести Лолы. Чести нашей молодости, нашей тесной дружбы. И чести наших воспоминаний.
— Ему не следовало бы возвращаться.
Онорина подняла глаза от своей чашки кофе. В ее взгляде я увидел, что ее мучает не только судьба Уго. Ее беспокоила та ловушка, в которую я попал. Есть ли у меня честь? Я был последний. Тот, кто унаследовал все воспоминания. Разве полицейский может преступить закон? Удовлетвориться правосудием? И кого волнует это правосудие, если дело касается только негодяев? Никого. Именно это читалось в глазах Онорины. И она на эти вопросы отвечала себе «да, да» и снова «да», но, в конце концов, «нет». И она видела меня, валяющегося в сточной канаве с пятью пулями в спине, как Маню. Или тремя, как Уго. Три пули или пять, что от этого меняется. Достаточно одной, чтобы отправиться вылизывать дерьмо в сточной канаве. Но ей этого не хотелось, Онорине. Я был последний. Честь выживших состоит в том, чтобы уцелеть. Держаться. Остаться жить значило быть самым сильным.