Было нечто другое. Я снова хотел поверить в мою работу полицейского. Я нуждался в сдерживании. В правилах, кодексах законов. И напоминании мне о них, чтобы я мог держать себя в руках. Каждый предпринятый мною шаг будет отдалять меня от закона. Я ясно понимал это. Перестал рассуждать как полицейский. И в отношении Уго, и в отношении Лейлы. Меня несла моя загубленная молодость. Все мои мечты остались на том склоне моей жизни. Если у меня еще было будущее, то туда я и должен был вернуться.
Я был похож на всех мужчин, что подходят к пятидесяти годам. Спрашивал себя, соответствовала ли жизнь моим ожиданиям. Я хотел ответить «да», но мне оставалось мало времени. И не хотел, чтобы это «да» было ложью. У меня, в отличие от большинства мужчин, не было возможности сделать ребенка жене, к которой я больше не испытывал влечения, чтобы усыпить эту ложь. Обмануть себя. Во всех сферах это было обычное дело. Я был одинок, и я просто был обязан смотреть правде прямо в глаза. Никакое зеркало не сказало бы мне, что я был хороший отец, хороший супруг. Или хороший полицейский.
Комната, казалось, утратила свою прохладу. За ставнями я угадывал надвигающуюся грозу. Воздух становился все тяжелее. Я закрыл глаза. Может быть, я снова смогу заснуть? Уго лежал на соседней койке. Мы придвинули их под вентилятор. Была середина дня. Малейшее движение исторгало из нас потоки пота. Он снял комнатку на площади Менелика. Три недели назад, без предупреждения, он приехал в Джибути. Я взял увольнительную на две недели, и мы смотались в Харар воздать дань уважения Рембо и свергнутым эфиопским принцессам.
— Ну, сержант Монтале, что ты намерен делать?
Джибути был открытый порт. Куча возможностей провернуть любые сделки. Можно было купить корабли, яхты за треть их стоимости. Яхту перегоняли в Тунис и перепродавали вдвое дороже. Более того, яхту нагружали фотоаппаратами, кинокамерами, магнитофонами и сплавляли их туристам.
— Мне еще три месяца служить, а потом вернусь домой.
— И что дальше?
— Ты увидишь, там гораздо хуже, чем раньше. Если бы я остался, я убил бы. Рано или поздно. Ради жратвы. Чтобы жить. Не нужно мне счастье, которое они нам готовят. Я не верю в это счастье. Оно слишком смердит. Самое лучшее было бы вообще не возвращаться. Но я и не вернусь, — он затянулся сигаретой без фильтра «национале» и прибавил: — Я уехал и больше не вернусь. Ты хоть это понял?
— Ничего я не понял, Уго. Совершенно ничего. Мне стало стыдно. За себя. За нас. За то, чем мы занимались. Я лишь нашел способ сжечь за собой мосты. У меня нет никакого желания снова окунаться во все это.