Наши мюскадены просто ошалели.
Они повскакали на лошадей и, спрямляя путь, пустились галопом по скверной дороге через Елисейские Поля к площади Революции, где слишком долго торчала гильотина и где, будто насмехаясь над ними, восседала теперь на цоколе снесенного памятника Людовику XV колоссальная, отлитая из бронзы Свобода. Решетчатые ворота парка Тюильри были открыты; там Сент-Обен отстал от своих — они по бульварам устремились к секции Лепелетье, чтобы предупредить о новой угрозе.
— Бросьте вашу дурацкую комиссию, Сент-Обен, сейчас все слишком серьезно.
— Мой милый, дражайший мой Дюссо, если нам потребуются сведения о войсках, идущих к Парижу, раздобыть их можно именно здесь, во дворце.
— У вас в мансарде?
Молодой человек, слегка раздосадованный насмешливой репликой приятеля, не отвечая, дернул за повод и свернул ко входу в парк, находящемуся на одном уровне с площадью. Легкой рысцой он проскакал по пыльным аллеям среди цветочных гряд и каменных статуй, перенесенных сюда из парка д’Орсэ, чтобы украсить это место публичных гуляний, которым публика пренебрегала за то, что здесь все слишком вычурно, не знаешь, куда присесть, не помяв травы или не попортив клумбы. Окинул взглядом обрамленную балюстрадой террасу Фельянов, где вокруг статуи Жан-Жака Руссо в домашнем халате под сенью апельсинов и лавров многочисленное сборище самых отъявленных забулдыг, пошатываясь, танцевало под звуки «Карманьолы», которую наяривали на флейтах. Сент-Обену показалось, будто время повернуло вспять: в единое мгновение он, как при вспышке молнии, вновь пережил ужасающую эпоху Террора — стоило посмотреть на их нелепые наряды, на их рожи, послушать эти резкие пьяные голоса. Якобинцы во фригийских колпаках опять разгуливали с ружьями, пили вино из горлышка, веселясь так, будто власть снова у них в руках. При этом зрелище Сент-Обен придержал коня. Оттуда, сверху, на него смотрел чуть ли не великан — какой-то тип с наголо обритым черепом и по-ежиному встопорщенными усами. По этому взгляду, достойному самого дьявола, по росту и ноздрям, раздувающимся, как у дикого зверя, он вроде бы узнал слесаря Дюпертуа, но было уже пять часов вечера, Буонапарте ждал его. Когда он попытался объехать дворец справа, вдоль набережной, чтобы с площади Карусели войти в главный вход конторских помещений, часовые остановили его, скрестив штыки. Их лейтенант спросил:
— Куда ты направляешься, гражданин?
— В Комиссию по составлению планов кампании, я там работаю.
— Ты не имеешь права въезжать в парк верхом.
— Я не знал.