Отъезжая, он хохотал как мальчишка.
* * *
Дада появилась, когда Белов успел предаться послеобеденному сну и обдумывал, стоит ли ему встать и побриться, или же поваляться еще немного. Второй вариант представлялся более соблазнительным.
Оставаясь в горизонтальном положении, Белов приготовился протяжно зевнуть, когда в дверь постучали. Выложив пистолет на ночной столик и прикрыв его газетой, он натянул джинсы. Стук повторился.
– Кто там? – громко спросил Белов по-английски.
– Девушку ждете? – спросил насмешливый женский голос.
Открыв дверь, Белов отступил поближе к тумбочке.
– Входите, – пригласил он.
В номер вошла очень высокая, очень стройная и не очень темнокожая африканка лет тридцати. Короткое платье, обтягивавшее ее фигуру, было оранжево-зеленым, а босоножки на ней были ярко-красными, но эта гамма, как ни странно, не резала глаза. Может быть, потому, что обладательница попугаистого наряда была очень хороша собой?
Волосы она не выпрямляла и не укладывала в прическу, позволяя им пружинисто топорщиться во все стороны, отчего ее голова выглядела непропорционально большой, а лицо – маленьким, как у ребенка. Глаза у нее были чуточку раскосыми, нос приплюснут, губы норовили вывернуться наизнанку, но при всем при этом она была красива, как бывают красивы дикие животные, словно бы сознающие свою грацию.
– Я Дада, – сказала она. – Меня прислал Петляков.
– Петраков, – поправил Белов.
– Правильно, – улыбнулась Дада и сделала это, надо отметить, самым ослепительным образом. – Ты Ольх?
– Олег.
– Я и говорю: О-лех-х.
Дада бесцеремонно прошлась по комнате, разглядывая предметы обстановки и предметы одежды, на них разбросанные. Потом она оценивающе уставилась на голый торс Белова:
– Для белого мужчины ты неплохо сложен.
– Ты тоже неплохо сложена, – сказал он. – Для черной женщины.
– Черные всегда сильнее, стройнее, выносливее, – заявила Дада.
– А мы, белые, от женщин не спортивных рекордов ждем, – парировал Белов.
Пока он натягивал футболку, ноздри наблюдавшей за ним африканки увеличились в диаметре.
– Ты расист, – сказала она.
– Нисколько. У русских нет расовых предрассудков. Знаешь, почему?
– Почему?
– Наш любимый поэт – Пушкин. Его дед был эфиопом.
– Тогда ты шовинист, – стояла на своем Дада. – Мужской шовинист.
– Что это значит? – не понял Белов.
– Это значит, что ты презираешь женщин. Ставишь их ниже себя.
– Никуда я их не ставлю, я…
Это прозвучало двусмысленно, и, прикусив язык, Белов покраснел. Кое в чем Мали его поднатаскала, но все же сексуального опыта у него было маловато.
– Продолжай, – сказала Дада.